Су Тун “Зонтик” (перевод)

От редакции: замечательный перевод трогательного рассказа современного китайского писателя Су Туна – “Зонтик” (苏童 – 伞 (оригинал на китайском) от Алины Перловой.

Зонтик

И вот кое-как дождалась дождя. Это было утро воскресенья. Едва заслышав стук капель по крыше, Цзинь Хун мигом выскочила на улицу. Ли Вэньчжи из кухни выбранила дочь:

– Ну, паршивка! Едва заморосило, и дождя-то толком не будет, а ты уже бежишь показать всем свое сокровище!

Цзинь Хун некогда было вникать в ворчание матери, она живо раскрыла зонтик, но услышала только, как на него шлепнулось сверху несколько капель, а потом всё стихло. Девочка взглянула на небо — да, мать была права, не похоже, чтоб пошёл настоящий ливень. Огорчённая, встала в дверях, покрутила зонтиком, но стука капель больше не было слышно. Правда, та особая суета на улице, что всегда поднимается перед дождём, обнадёжила Цзинь Хун. Она увидела, как бабка её подруги Сяо Юй спешит на улицу спасать одеяла: вот она опрокинула трёхногую сушилку и завизжала с шаосинским выговором: «Сяо Юй, ну-ка выходи собирать одеяла!». А вот Чжучжу, больная воспалением легких, соскочила с отцовского велосипеда; на голове её шапочка, сделанная из носового платка. Пока отец Чжучжу тащил её к дому, она косилась в сторону Цзинь Хун. Она-то точно увидела мой зонтик. Подняв зонт, Цзинь Хун вышла на середину улицы, огляделась по сторонам и решила, что дождь ещё, может быть, и соберётся, ведь столько дней не было ни капли, должен же пройти хоть один.

С зонтиком над головой девочка отправилась к дому Сяо Юй, вышагивая, как павлин, распустивший хвост. Вот и заметили её сокровище: сестра Фэн Мина спросила, прислонившись к дверному косяку:

– Цзинь Хун, где зонтик купили? Такой красивый!

Девочка немного замялась и настороженно соврала:

– В Пекине. В Пекине купили.

Сестра Фэн Мина очень удивилась, принялась допытываться:

– А кто у вас ездил в Пекин?

Цзин Хун ещё не успела придумать, чем бы подпереть свое враньё, как откуда ни возьмись налетел сильный ветер, разжал своей здоровой наглой лапой маленькие ручки Цзинь Хун, и зонтик вдруг подпрыгнул, кувыркнулся в воздухе, а потом заскакал, удирая вниз по улице. Цзинь Хун взвизгнула: «Зонт, мой зонт! Помогите мне скорей!». Она оглянулась, ища помощи у сестры Фэн Мина, но та только хихикала, схватившись за живот. Пришлось скорее догонять, у зонтика как-никак всего одна нога, на ней далеко не ускачешь, и вот Цзинь Хун увидела его — застрял в дверях дома, где жил Чунь Гэн, дальше уж не бежал. Девочка с облегчением выдохнула, подбоченилась и принялась отчитывать зонтик, мол, удрать вздумал! так ты еще и удрать вздумал! Позже Цзинь Хун вспоминала, что всё произошло как раз из-за того, что она решила проучить зонтик. Ей бы тогда поскорее схватить его, и беда прошла бы стороной. Но она как назло распустила язык, стояла там, руки в боки, ругала зонт, и вот его отобрали, увели прямо из-под носа.

Чунь Гэн отобрал её зонт. Задрал его высоко вверх, уставился на ручку из оргстекла, не давая Цзинь Хун дотянуться до её собственного зонтика. Цзинь Хун несколько раз подпрыгнула, но не смогла достать, пригрозила:

– Верни мне зонт, не вернёшь – маму твою позову.

– А кто сказал, что это твоё? – ответил Чунь Гэн. – Зонт у меня, значит, он мой.

Цзинь Хун рассердилась не на шутку, а рассердившись, выпалила прозвище матери Чунь Гэна:

– Толстозадая! – крикнула она, топнув ногой, – Толстозадая, твой сын отобрал у меня зонтик!

Никто не ответил, стало быть, Чунь Гэн сидел дома один. Его взбесила такая дерзость Цзинь Хун, он толкнул девочку, уставился на неё:

– Ну что, вижу, не нужен тебе этот зонт, раз посмела мою маму толстозадой обзывать? Это твоя мать толстозадая, у твоей матери не только зад толстый, у нее и **** толстая, твоя мать — толсто****ая!

Цзинь Хун, обомлев, глядела на Чунь Гэна, вернее будет сказать – на его руки. Обожгла опасность: ведь Чунь Гэн в ярости может и разорвать зонтик, одни клочки останутся. В голове у Цзинь Хун стало пусто, она вдруг взвизгнула, а потом схватилась за ногу Чунь Гэна и крепко укусила.

Сейчас уж и не разберёшься, из-за чего с Цзинь Хун случилась эта беда. Она помнит, что на ногах у Чунь Гэна уже росли темные волоски, какие бывают только у мужчин. В другое время она бы очень этому удивилась, но сейчас не успела: Чунь Гэн отшвырнул её своим кулаком, Цзинь Хун ударилась о стену и потеряла сознание. Вместо всего, что случилось потом, в ее памяти осталось только черное пятно. Она помнит, что очнулась от страшной боли в промежности, всплыла из глубокой черноты, увидела Чунь Гэна с шортами в руках – сидит рядом с ней, словно оцепенел. Сначала Цзинь Хун не поняла, что с ней. Она собрала силы, чтобы рассмотреть мрачную комнату, в которой оказалась, глаза неуверенно выхватили из тьмы громоздкий комод, на комоде — часы, в стеклянной вазе – пластмассовые цветы, рядом — свадебная фотография родителей Чунь Гэна. Цзинь Хун позвала маму, мамы не было, тут она вспомнила о своем зонтике, поискала его глазами, но темный силуэт Чунь Гэна всё ей загораживал. Чунь Гэн сидел на полу, словно оглушенный.

– Мой зонтик, мне больно, – застонала Цзинь Хун. – Как же больно… Где мой зонтик…

Чунь Гэн вздрогнул, натянул шорты, и тогда Цзинь Хун в просвете между его ногами увидела зонтик, свой зонтик, нарисованные на нем красные грибы мерцали алым сиянием.

Сначала на Кедровой улице никто не знал о несчастье Цзинь Хун. Бао Лицзюнь взяла старую курицу, ветчину “Цзиньхуа” и отправилась к Ли Вэньчжи заглаживать вину. Та её не пустила даже на порог. Сидела в доме и зубами скрежетала – в суде, мол, увидимся! А Бао Лицзюнь плакала за дверью. Ли Вэньчжи послушала ее плач, усмехнулась:

– И ты еще плачешь? Ты-то что плачешь?

– Я горе свое оплакиваю, что родила такого поганого сына.

– Поздно плакать-то! Ублюдок твой сын и скотина, зачем дала ему родиться? Надо было тогда еще, сразу его придушить.

Бао Лицзюнь не вынесла таких слов, пошла прочь, осрамлённая.

Через день пожаловала снова, на этот раз вместе с курицей и ветчиной прикатила новенький велосипед Forever. Позвала снаружи:

– Вэньчжи, ты в том году просила меня купить вам велосипед, я не забыла! Вот, возвращаю должок. Скорее открой, я его закачу.

Ли Вэньчжи открывать не стала, а вместо этого громко разрыдалась:

– Будь всё проклято! И ты, Бао Лицзюнь, будь ты проклята, решила за честь моей дочери велосипед предложить? Будь ты проклята! Да кто ж я буду тогда, если возьму твой велосипед? Скотина я буду, а не человек!

Бао Лицзюнь предусмотрела такой поворот, кажется, она пришла, хорошенько все продумав:

– Вэньчжи, ты уж не шуми, соседи услышат, нехорошо выйдет. Дай мне зайти, я всего на два слова и сразу уйду, договорились?

Этот приём подействовал, Ли Вэньчжи открыла дверь, дала гостье войти, а взятку оставила снаружи.

Бао Лицзюнь сразу бросился в глаза тот зонтик, он висел на стене, а Цзинь Хун сидела под ним, смотрела на неё невидящими ничего глазами. Гостья протянула руку погладить Цзинь Хун по голове, та увернулась, и Бао Лицзюнь тогда дотронулась до зонтика, сконфуженно пробормотала:

– Какой красивый.

Ли Вэньчжи вытолкала Цзинь Хун во внутреннюю комнату.

– Ну, говори свои два слова, – холодно взглянула она на Бао Лицзюнь, потом вдруг отвернулась. – Говори. А всё остальное на суде расскажешь.

Бао Линьцзюнь залилась краской:

– Да, я всего-то на пару слов…

Но эти слова, кажется, никак ей не давались, она вздохнула раз, потом еще, и, в конце концов, выдавила из себя:

– На самом деле, – сказала она, – на самом деле, Чунь Гэну у нас еще нет восемнадцати.

Ли Вэньчжи была не особо образованная, она не поняла, на что намекает Бао Лицзюнь, возмутилась:

– И ты это пришла сказать? За тем и пришла? Ну, нет ему восемнадцати, и что? Если он заслужил смерть, то умрет, заслужил казнь – так его казнят!

Хотя Бао Лицзюнь и подготовилась к гневу Ли Вэньчжи, но её очень задела такая непреклонность соседки:

– Умрет, казнят — это не от меня, и не от тебя зависит, это уж как скажет товарищ судья.

Потом вдруг приосанилась и необычно спокойным тоном сообщила Ли Вэньчжи:

– Шуми-не шуми, сын мой всё равно будет жив-здоров, а вот на Цзинь Хун теперь никто не женится. Вэньчжи, подумай хорошенько над моими словами.

Только потом Ли Вэньчжи поняла, что за козырь был на руках у соседки. Оказывается, всё дело в возрасте Чунь Гэна. Когда Ли Вэньчжи сказали, что Чунь Гэна отправили в исправительную школу, она расплакалась:

– Что это за закон такой? Повоспитывают эту мелкую скотину, потом отпустят, и всё?! Бао Лицзюнь и в суд с чёрного хода пробралась, везде у нее свои люди! Если б знала, что так будет, не ходила бы в суд, сама бы его прикончила, кастрировала бы этого скота мелкого!

Бумагой огня не спрячешь. Скоро уже вся улица судачила о том, что случилось между Цзинь Хун и Чунь Гэном. Встречая Бао Лицзюнь на рынке или в магазине, соседи терялись, никто не знал, что сказать, потому и смотрели на неё, словно что украли; а когда видели Ли Вэньчжи — и подавно не знали, как себя вести. С тех пор добродушную и жизнерадостную Ли Вэньчжи будто подменили: идёт по улице – никого не видит, а лицом бледная, как смерть, словно вот-вот кинется на тебя с ножом.

Чунь Гэна на улице больше не видели. И Цзинь Хун тоже редко показывалась: вроде как Ли Вэньчжи не разрешала ей никуда выходить из дому, только в школу. Для Цзинь Хун это было страшное наказание: всё равно, что не велеть обезьяне лазать по деревьям, а кошке охотиться за мышами. Соседи часто слышали, как плачет и буянит Цзинь Хун, запертая дома, а как-то раз они наблюдали даже, как Ли Вэньчжи в ярости выбежала на улицу, швырнула на землю зеленый шелковый зонтик, топнула по нему ногой, но и этого ей было мало, чтоб отвести душу, она подобрала зонтик и забросила его на крышу.

От оглушительного рева Цзинь Хун вся Кедровая улица заходила ходуном, соседи побежали к дому Ли Вэньчжи, но когда добрались до порога, всё уже было кончено, хозяйка закрыла дверь, и плач Цзинь Хун тоже вдруг стих. Зеваки не отступили, облепили окно дома, выходившее на улицу, заглянули внутрь, а там Ли Вэньчжи заклеивает оконное стекло газетами. Кто-то приметил, что Цзинь Хун, вытирая слезы, тоже помогает матери заклеивать окно. Бедняжка Цзинь Хун, поплакала — и за работу, придерживает матери табуретку, в руках — чашка с клейстером.

И история Цзинь Хун — как тот сломанный зонтик: его починили, но снова раскрылся он только спустя двадцать с лишним лет.

За двадцать лет с человеком случается много всего, а на долю Цзинь Хун за это время выпало немало несчастий. Беды её были всех мастей: девочка рано потеряла отца (он работал водителем грузовика, как-то в канун Нового года торопился домой из рейса и попал в аварию), в детстве её опозорили – она потеряла невинность (об этом читатели уже знают), в юности переболела свинкой, воспалением щитовидной железы и гепатитом (от этих болезней кожа у Цзинь Хун стала серой, а глаза — выкатились наружу, как у рыбы). Она была не годна к физическому труду, и когда пришла пора искать работу, кое-как устроилась кладовщицей на склад нефтепродуктов. Склад был расположен в далеком пригороде, и чтобы добираться туда и обратно каждый день, физический труд нужен был больше всего. Но самым серьёзным несчастьем, конечно, стало её замужество. Мужа для Цзинь Хун выбирала мать, он был работяга-строитель, Ли Вэньчжи решила, что малый он честный и надёжный, будет хорошо относиться к Цзинь Хун. Ли Вэньчжи не ошиблась, зять и правда оказался добропорядочным человеком, но проблема была в той сфере, о которой обычно не говорят вслух: муж хотел заниматься этим делом каждый день, а Цзинь Хун ежедневно ему отказывала. Муж, злясь от стыда, стал поколачивать Цзинь Хун, сначала несильно, чтобы чуть напугать, потом, видя, что Цзинь Хун не желает «идти на компромисс», стал бить её смертным боем. Цзинь Хун тоже странная – побои ей милее, чем с мужем спать; строитель тот — человек простой, не удосужился расспросить, что за жизнь была у Цзинь Хун, решил, что силой всего добьётся. Однажды пряжкой от ремня он в кровь разбил Цзинь Хун лоб, и та, прижав к ране носовой платок, побежала к матери. Вся с ног до головы в крови, с порога заголосила:

– Посмотри, мама, какого ты мне хорошего человека сосватала!

Сердитая, взволнованная мать, перевязывая Цзинь Хун лоб, расспросила её как следует и узнала, из-за чего весь сыр-бор. Ли Вэньчжи не стала слепо выгораживать дочь:

– Это всё твой чертов характер, сама ведь напрашиваешься! Где же такое видано, чтобы муж с женой не спали? Тут уж вы оба поровну виноваты, что он тебя бьёт.

Цзинь Хун, услыхав такое, забилась в рыданиях:

– Давай, пусть он меня насмерть забьёт! А даже тогда — всё равно я с ним не лягу!

Оттолкнула мать в сторону, та постояла, досадуя на непутёвую дочь, потом вдруг встрепенулась, засучила рукава:

– Нет, так не пойдет, надо с ним поквитаться, а не то он решит, что нас — вдову да сироту — обижай сколько хочешь. Нельзя, чтоб битьё в привычку вошло!

Ли Вэньчжи собрала здоровых ребят из родни, и все вместе отправились к зятю. Когда подходили к железнодорожному мосту, на глаза ей попалась мастерская Чунь Гэна, сам он чинил кому-то велосипед. Ноги у Ли Вэньчжи обмякли, подкосились, ей вдруг стал ясен источник всех бед; она осела на дорогу и не могла подняться, прижатая к земле горем. Парни спросили:

– Что, не пойдем к Сяо Чжану за должком?

Ли Вэньчжи покачала головой, глаза её наполнились слезами. Двадцать лет прошло, она не могла больше прятать от людей свое горе.

– Бить нужно вот эту скотину, — крикнула Ли Вэньчжи, указывая на Чунь Гэна. — Ступайте и избейте его, до смерти избейте, я своей жизни за это не пожалею!

Чунь Гэн бросил в сторону Ли Вэньчжи косой взгляд и тут же нырнул обратно в мастерскую. Родичи были в своем уме: все помнили о том позоре, но кто же станет за прошлые дела нападать на соседа. К тому же каждому было за что поблагодарить Чунь Гэна: исправился человек — кому шину залатает, кому колесо накачает, и всё по-соседски, ни фэня за работу не берёт. Парни, решив спустить всё на тормозах, уговорили Ли Вэньчжи не ходить к Чунь Гэну, а там и домой её увели. Для них всё было предельно ясно: бьём виноватых, не бьём невиноватых, а раз уж Ли Вэньчжи простила зятя, можно не бить и виноватого.

Брак Цзинь Хун ни шатко ни валко тянулся ещё несколько лет, но она всё это время жила у матери. Муж с этим смириться не мог, как-то заявился, чтоб силой вернуть жену домой. К нему вышла Ли Вэньчжи, попыталась всё уладить, мол, вернуть-то жену можно, но с одним условием: “этим” будете заниматься самое большее раз в неделю. Зять согласился, а Цзинь Хун, залившись краской, крикнула:

– Ни одного разу, если так надо, то сама с ним и спи!

От злости Ли Вэньчжи даже залепила дочери пощечину:

– Ах ты, дубина! Это ты замуж, думаешь, вышла? Да хоть кого спроси — замужем без этого никак, а ты, упёртая, надо было тебе за евнуха идти!

Цзинь Хун не успокоилась:

– А кому приспичило замуж, это ты меня выдала!

Ли Вэньчжи привыкла всё решать за дочь, но здесь Цзинь Хун ни в какую не хотела уступать. Мать осерчала, разволновалась, услышала, что на плите кипит вода, хотела выключить, но вдруг не смогла двинуться с места, словно окаменела: негодующие глаза косят в сторону Цзинь Хун, рот кривится. Девушка вскрикнула, бросилась к матери, схватила её; а муж сразу понял, в чем дело:

– Скорее всего, инсульт. Видишь, что натворила — мать до инсульта довела.

Вот так, беды, словно весенние ливни, хлестали Цзинь Хун один за другим, да не было больше того зонтика, чтоб укрыться, и капли горьких дождей целились и попадали точно в мишень, не давая Цзинь Хун встретиться с удачей. Девушка смирилась с судьбой. Зимой соседи видели, как она выводит мать погреться на солнце, кормит её с ложечки; летом — купает в большом корыте, а искупав, посыпает ей шею присыпкой. Проделывала она всё это без жалоб и ожесточения, и соседей вдруг осенило: Цзинь Хун-то замужняя! Как же так: целыми днями крутится вокруг матери, ни муж ей не нужен, ни семья. Цзинь Хун никогда не отвечала на лишние вопросы, сколько её ни пытай, а вот Ли Вэньчжи, хоть говорила уже не так бойко, отрывистым ответом утолила любопытство охочих до слухов соседей:

– Раз-з…велись. Ско-о…тина.

Последнее слово, конечно же, было в адрес зятя, Сяо Чжана, соседи не приняли это на свой счет.

Никому на свете развод не был так кстати, как Цзинь Хун. Поэтому едва ли стоит жалеть, что она развелась. Иногда Цзинь Хун тянуло поговорить по душам со школьной подругой Сяо Юй. Однажды она рассказала Сяо Юй о том, как уходила от мужа: когда в последний раз зашла домой, её муж там занимался “этим” с другой женщиной. Увидев Цзинь Хун, они страшно растерялись, уставились на неё, ожидая, что она сейчас что-нибудь выкинет, но она просто обошла кровать, взяла вещи и ушла. Сяо Юй удивилась:

– А за какими вещами ты туда ходила?

– За зонтиком. Я забрала зонтик, тот зонтик, свой самый любимый.

Прошло двадцать лет, но Цзинь Хун по-прежнему любила свой зонтик. Пожалуй, это единственная причина, по которой её история пришла к такой развязке.

Перед смертью в голове у Ли Вэньчжи прояснилось, и речь её вдруг стала четче. Она велела своим братьям и сестрам заботиться о Цзинь Хун. На смертном ложе человек говорит добрые слова, но Ли Вэньчжи – особенная, она наказала братьям и сестрам так:

– Если будете обижать Цзинь Хун, я, даже когда стану духом, вам этого не спущу.

Всех, кто это слышал, словно холодом обдало.

Цзинь Хун осталась одна на свете. С белым цветком в волосах (прим. переводчика: цвет траура в Китае) бродила она по Кедровой улице, лицо немного осунулось, кожа — желтая и пожухшая, но по её виду нельзя было сказать, что она тяжко страдает. Цзинь Хун теперь одна жила в доме, где родилась и выросла, словно никуда из него и не уходила. Дядья и тётки по матери были верны своему обещанию: регулярно заходили к ней, приносили продукты и вещи, Цзинь Хун же не скрывала своего раздражения:

– Не надо ко мне ходить. Лучшая забота — если вы перестанете приходить и надоедать. Нечем заняться — проведайте своих детей.

А когда одна из теток Цзинь Хун пришла её сватать, неблагодарная племянница вытолкала её за дверь. Тётка рассердилась, топнула ногой:

– Собакой я буду, если еще хоть пальцем для неё пошевелю. Ничего, пусть дух её матушки ко мне приходит, духи и те должны порядки понимать!

Никто не знал, как Цзинь Хун собирается жить дальше. Даже её родственники. Девушка близко дружила со своей школьной приятельницей Сяо Юй, и как-то попросила Сяо Юй больше не искать ей женихов, мол, я всё равно выйду замуж, пусть это вас не заботит, у меня есть план. Сяо Юй попыталась разузнать, что за человек на примете у Цзинь Хун, пустила в ход всё свое красноречие, но ничего не добилась. Подруга сказала лишь:

– Мамы всё равно больше нет, так что я уж со своей жизнью сама разберусь.

Никто не знал, что за мужчина поселился в сердце Цзинь Хун. Наверное, догадливые читатели уже поняли, кто этот человек, ну да ладно, всё равно наша история уже подходит к концу.

Скоро наступил второй памятный дождь в жизни Цзинь Хун. В тот день лило как из ведра, люди, спешившие на велосипедах с работы, в панике прорывались сквозь стену дождя, придерживая свои плащи; улица была наполнена гомоном. Цзинь Хун, оперевшись на велосипед, стояла в пролете железнодорожного моста, от дождя она ничего не взяла, и было похоже, что она так пережидает ливень. Сяо Юй, проезжая мимо моста, заметила Цзинь Хун, остановилась, решила одолжить подруге свой дождевик. Цзинь Хун замотала головой, мол, колесо у велосипеда прокололось. Сяо Юй махнула в сторону мастерской Чунь Гэна:

– Так иди скорее, тебе залатают.

Цзинь Хун улыбнулась:

– Ну да, надо бы пойти залатать.

Только сев обратно на велосипед, Сяо Юй поняла, как некстати были ее слова – она тоже знала о том, что случилось между Цзинь Хун и Чунь Гэном двадцать лет назад. Она обернулась посмотреть на подругу, та стояла в пролете моста, раскрыв зонтик, нейлоновый зонтик цвета алой розы. Сяо Юй не поняла: зонтик у неё с собой, и от дома уехала недалеко, зачем же стоять под мостом?

Спустя двадцать лет Цзинь Хун с раскрытым алым зонтиком в руках вошла в мастерскую Чунь Гэна. Тот пока не подозревал о странном событии, в котором ему предстояло поучаствовать: он увидел, как в узенькую мастерскую вдруг протиснулся алый зонт, с него на пол посыпались капли воды, а потом из-за зонта показалось женское лицо – это было лицо Цзинь Хун. Она выглядела спокойной, только губы подрагивали. Впалые щеки — сухие, словно она и не попала под ливень, а в глазах стояла вода, в её глазах шел дождь.

Окутанная тусклым маревом, Цзинь Хун опустилась на складной стульчик. Её взгляд блуждал между коленями и руками Чунь Гэна, пробегая мимо лица.

Хозяин не верил своим глазам, застыл с пучком ниток для смазки в руке.

– Что пришла? – Чунь Гэн, не умея скрыть волнения, сунул нитки в карман брюк. – Велик починить?

– Вот, я к тебе “с доставкой на дом”. Должен быть какой-то финал у нашей истории, — проговорила Цзинь Хун, всё так же глядя в колени Чунь Гэна.

– Какой финал? Какой тут может быть финал, – пробормотал Чунь Гэн, вжимаясь вглубь мастерской, – с тех пор двадцать лет прошло, ты не видела разве, как я жил эти двадцать лет? Ещё тебе финал подавай.

– Дурачка из себя строишь? Я пришла к нему сама, с доставкой, уж наверное не для того, чтобы счеты сводить. Не прикидывайся. Ты живешь один, и я сейчас тоже одна. То есть… Хочешь, чтоб я первая всё сказала?

На этот раз он расслышал ее слова, но не смог в них поверить. Дело двадцатилетней давности снова всплыло в сердце. В душе Чунь Гэна смешались страх, растерянность, радостное удивление, а еще комаром уколола печаль. Он, не веря своим глазам, глядел, как Цзинь Хун одной рукой робко расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке, вот наполовину открылась плоская ложбинка на груди, и в глаза бросилась темно-красная бородавка. Чунь Гэн вдруг захохотал:

– Да что с тобой? Не слышала разве про Лин Цзюань? Ту, что из лавки маринованных овощей. Мы с ней уже два года крутим, все знают, а ты нет?

Влажный силуэт Цзинь Хун задрожал, её грудь разорвал крик, но Чунь Гэн его не услышал. Она кричала беззвучно. Взгляд Цзинь Хун одеревенело пополз вниз, замер на ботинках Чунь Гэна. Это были поношенные туристические ботинки, к одному из них прилип ком сырой глины. Цзинь Хун медленно протянула руку, сковырнула глину с ботинка. Потом вдруг откашлялась и спросила:

– А если и я, и Лин Цзюань – обе согласны, согласны быть с тобой, то кого ты выберешь?

Чунь Гэн посмотрел на Цзинь Хун почти с любопытством, было видно, что ему смешно, и от того, что он сдерживал смех, его голос звучал немного кокетливо:

– Тебя-я-я, – Чунь Гэн тянул слова, будто рассказывал анекдот, – нет, это исключено. Конечно же, выберу Лин Цзюань. Она красивая.

Сказав это, Чунь Гэн тут же пожалел. Он увидел, как Цзинь Хун подскочила, всё лицо в слезах. Накинулась на Чунь Гэна с зонтом, словно в руках у нее был меч возмездия – первым уколом попала ему в руку, вторым – в бедро, а вот третий угодил в пустоту. Цзинь Хун упала на груду старых велосипедных шин и затихла. Чунь Гэн не на шутку перепугался, хотел было помочь ей подняться, но она встала сама, ловко увернувшись от его рук. Мертвенно бледная, остановилась в дверях, поправила одежду. Выглянула из мастерской наружу, осмотрелась – и пулей выскочила на улицу.

Где-то неделю спустя тетка Цзинь Хун зашла к Чунь Гэну заклеить шину, и Сяо Юй тоже оказалась в мастерской, приехала подкачать колеса. Чунь Гэн услышал, как они обсуждают второе замужество Цзинь Хун. Когда в разговоре всплывало это имя, раны на руке и бедре Чунь Гэна словно ныли сильнее; хорошо, что женщины обсуждали больше ее нового мужа. Тетка сказала, что Цзинь Хун верно ослепла, раз выбрала этого мужчину, мало того, что ему под пятьдесят, так еще и диабетик! Сяо Юй защищала подругу:

– У Цзинь Хун свой план, она давно выбрала Лао Ляна. Он будет к ней добр, Цзинь Хун не ошибается в людях.
Чунь Гэн молчал. Он никогда не встревал в женские разговоры. Терпеливо слушал, а когда дело было сделано, достал из мастерской зонтик. Отдал тётке:

– Это зонтик Цзинь Хун, передайте ей.