У нас здесь психбольница: экспериментальная проза Сяо Ань

У нас здесь психбольница: экспериментальная проза Сяо Ань

У нас здесь психбольница: экспериментальная проза Сяо Ань

Еще в прошлом столетии, когда мы всей семьей жили в «пьяном» квартале одного уездного городка, я впервые познакомилась с понятием «сумасшествие». Удивляло тогда больше всего то, что из всей жившей вокруг нас публики сошла с ума вовсе не лимитчица-Катька из тридцать пятой и не тихий наркоман из двадцать второй, и даже не безногий солдат из барака напротив, а примерный сын интеллигентной пары евреев со второго этажа. Однажды я, пятилетняя, столкнулась с ним в темноте парадной, привычно поздоровалась и заметила, что он весьма дружелюбно беседует с облупленной мелованной стеной. Не было ни страшно, ни жутко, а только интересно: что же он увидел там такое, что он слышит такого, чего не могу услышать я?

Федя-псих был тихим, детей не обижал, и родители не только не запрещали к нему подходить, но и то и дело вставали на его защиту, строго покрикивая на мальчишек, которые любили подбежать и пихнуть Федю то в бок, то в плечо. Если Федя начинал приставать к случайным прохожим, его сразу же отводили в сторону, объясняя при этом, что он «свой» и «домашний». Почему мне все это вспомнилось? Да потому что Сяо Ань в книге «У нас здесь психбольница» тоже делит сумасшедших на «домашних» и «диких». Только домашние для нее — это те, что живут у них в больнице, а дикие — те, кто попадается на улицах города.

У нас здесь психбольница: экспериментальная проза Сяо Ань

Сяо Ань — поэтесса, писатель, колумнист и медсестра психиатрической больницы — сочетание, согласитесь, весьма экзотичное. Несмотря на крайне, прямо-таки бесстыдно простой стиль письма, проза и поэзия Сяо Ань в последние несколько лет пользуется на китайском литературном рынке большим спросом. Секрет, возможно, в удивительной простоте повествования с налетом легкой безуминки. Сложно поверить, что хроники больницы ведет сотрудница медперсонала: если не знать этого заранее, то складывается впечатление, будто книга написана сумасшедшим, у которого просветления то и дело сменяются помутнением.

Кроме того, книга понравится тем, кто питает особую слабость к сычуаньскому диалекту. Текст сдобрен диалектизмами, как сычуаньская кухня обильно сдобрена красным перцем — временами от смеха пробирает буквально до слез.

В книге собраны разрозненные рассказы Сяо Ань о жителях девяносто девятой психиатрической больницы, о их простых горестях и радостях, их письма, записки и отрывки разговоров. Временами Сяо Ань настолько погружается в реальность своих подопечных, что начинает всерьез и глубоко задумываться над поднимаемыми ими вопросами. Например, какие фамилии дают детям в китайских домах беспризорника? Сяо Ань думает, что Чжун (Китай, середина), задавшая вопрос сумасшедшая утверждает, что Тянь (небо, потому что дети падают с неба), и только сын Сяо Ань знает точный ответ — беспризорникам дают фамилию Дан (партия).

Когда в процессе чтения доходишь примерно до середины сборника, то начинает казаться, что ты тоже очутился в психиатрической лечебнице, стоишь в наблюдательной и своими глазами смотришь на истории живущих здесь людей: старика-охранника, говорящего на японском, врача, которого соблазнила больная красавица, изобретателя, который советует от сумасшествия пить сахарную воду с муравьями…

Вполне возможно, что и жители девяносто девятой больницы тоже с интересом наблюдают за внешним миром «нормальных» людей, за миром, легкость бытия которого они не в состоянии перенести.

Далее мы публикуем небольшой отрывок из книги Сяо Ань:

Старик, охранявший ворота

…как только я подошла ко входу, старик-охранник открыл мне тяжелые ворота и смешно пробормотал: «Девушкама, просима». Потом он вновь сказал: «Девушкама, вама присла письмо, вы полусяма», и протянул мне жесткий конверт. Я улыбнулась и повторила: «Я полусяма».

Старик говорил с японским акцентом, но японцем он не был и в Японии никогда не бывал — да и акцент его не был истинно японским, он просто однажды возник в его голове и начисто выместил китайскую речь. Да, старик был сумасшедшим, самым старым больным нашей лечебницы, который появился здесь даже раньше нынешнего директора. В 1961 году он, еще будучи студентом Западно-китайского медицинского университета, впервые приехал в наши далекие края на практику. Поначалу он, конечно, говорил нормально, как и все мы — на китайском языке, и даже быстро обучился сычуаньскому диалекту. Тогда он влюбился в одну из местных медсестер, ходил с ней на танцы, любовь была страшная. Чудесные деньки, жаркое сычуаньское лето, заросли густых, тяжелых желтых цветов вокруг нашей больницы — где это сейчас, куда это все ушло?…

А однажды он проснулся, открыл глаза, в голове его что-то щелкнуло, и вся китайская речь во рту внезапно превратилась в ломаную японскую. Более того, у него еще и воображаемая японская возлюбленная появилась. Он вышел в зал и сказал на японском маме: я хочу написать письмо госпоже Нацуко. «О боги», — ужаснулась та, — «на каком это странном языке ты говоришь, и кто такая эта Нацуко?» Он подумал: «Да, стара стала моя мама, с памятью у нее уже проблемы, даже Нацуко она забыла, а мне, пожалуй, лень ей объяснять». Поэтому он вернулся в комнату и начал писать своей воображаемой девушке письмо. Закончив с любовным посланием, он спокойно встал и отправился на работу, следить за сумасшедшими. Бывшие его возлюбленные попытались было оказать ему знаки внимания, да не тут-то было — ради прекрасной Нацуко он даже прогнал метлой девушку, в которую еще вчера был горячо влюблен.

Одно за другим писал он письма своей японской возлюбленной на протяжении долгих лет, и когда им было написано ровно 619 писем, из врача психиатрической больницы он превратился в пациента, а затем — в старика-охранника. На конвертах его писем значилось: «в некую психиатрическую лечебницу, девушке Нацуко лично в руки». В результате кипа этих опусов сначала хранилась в комоде у старого директора, который любил на досуге почитывать их вместо любовных романов, а после его смерти письма отправились в канцелярию. Там они и пылятся по сей день, блистательные и (быть может?) талантливые любовные письма.

Спустя двадцать лет старик-охранник наконец-то понял, что же с ним произошло, перестал драться и писать любовные письма, начал послушно принимать лекарства. Единственное, что осталось с ним на всю жизнь — это японская речь, которая непонятно почему намертво впечаталась в его мозг. Охранником он был хорошим, стоял на своем посту ровно, будто бы оловянный солдатик, и отказывался присесть даже на минутку. А что же с его письмами? Помимо старого директора да самого старика, о содержании их было известно разве что Богу. Со временем эти послания точно так же, как и он сам, превратились в еще одну легенду нашей больницы.

Фото аватара

Автор: Татьяна Карпова

Выпускница отделения востоковедения НГУ, в настоящее время — аспирант Китайского университета телекоммуникаций. Серебряный призер всемирного конкурса 汉语桥в 2012 г. Китайским языком занимаюсь уже семь лет, дважды стажировалась на кафедре теле- и радиоведущих Китайского института телевидения, занимаюсь исследованием постановки произношения у иностранцев. Всем сердцем люблю китайскую поэзию и прозу, активно сотрудничаю в качестве журналиста с китайскими изданиями, дома с трудом пробираюсь через завалы китайских книг и журналов по маршруту «дверь-кровать»:)

22 комментария

  1. Ясно, что и то, и другое, и третье (рецензия, книга, перевод) талантливо.

  2. Спасибо за пост. У меня несколько вопросов по переводу. Это специальный литературный прием, чтобы русскому читателю было понятней или для, не знаю, целостности текста? Сравнил текст с оригиналом и сразу бросилось в глаза:
    японцем он не был и в Японии никогда не бывал – японцем он не был, он даже моря никогда не видал
    говорил нормально, как и все мы — на китайском языке, и даже быстро обучился сычуаньскому диалекту … говорил или по-китайски или на сычуаньском диалекте
    Тогда он влюбился в одну из местных медсестер, ходил с ней на танцы, любовь была страшная. Чудесные деньки, жаркое сычуаньское лето, заросли густых, тяжелых желтых цветов вокруг нашей больницы — где это сейчас, куда это все ушло?.. – тогда он влюблялся в разных медсестер, танцевал, любви было конца-края не видно. В то время, студент медик, как свежее солнце, вечно полон надежд на прекрасное будущее.
    он даже прогнал метлой девушку, в которую еще вчера был горячо влюблен – он даже сбежал от девушки, которой очень нравился…
    И почему нет последнего абзаца?
    Только не подумайте, что это критика или придирки, мне на самом деле интересно, почему вариант перевода выбран именно такой?

  3. Прекрасный слог! Читал статистику (поищите): уже через 5 лет плотной работы в псих. отделении у % врачей и персонала появляются странности в общении и поведении, пограничные состояния. Окружение и чтение – сильная вещь! Наркотики отдыхают.

  4. Татьяна, для меня уже литературным удовольствием было читать Вашу рецензию. Может быть, Вы пишете свое? Не публикуете свои произведения?

    1. Огромное спасибо, очень рада, что вам понравилось. Я пока молодой автор, и, увы, нигде не публикуюсь, но рецензии мои в магазете будут постоянными:)

  5. Можно ли прочесть всю книгу на русском или на английском? К сожалению, китайский знаю еще не так хорошо, тем более диалект

    1. Елена, к сожалению, перевода на русский пока не существует. Я читала в блоге Сяо Ань, что ведутся переговоры о переводе книги на английский, но пока это лишь в проекте.

        1. Пыталась вчера поискать полное издание в онлайн-варианте – не нашлось. Можно попробовать погуглить 我们这里是精神病院,найдется несколько отрывков.

    1. Надежда, перевод делался мной в тандеме с коллегой из китайского новостного агентства, если есть вопросы – обращайтесь!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *