В одной книге о Китае я встретил интересное описание национальных особенностей характера китайцев. Русский автор приводил пример: китаянка девушка-служанка не согласная с ценой, которую ей платят хозяева, скорее всего, обратится к хозяину с заявлением, что она заканчивает у него работу. При этом она не станет прямо говорить ему истинные причины своего увольнения. Она сошлется на какие-нибудь другие обстоятельства, которые не связаны с работой, например, заболел родственник, хочет начать учебу или ей нужно уехать в другой город по каким-нибудь причинам. Кто знает китайцев, далее пишет автор, тот поймёт, в чем кроется истинная причина увольнения и, если служанка устраивает хозяина, и он готов ей платить большую цену, просто станет её уговаривать остаться и предложит ей большую плату за работу. А если человек не знает китайцев, то он поверит служанке и потеряет, может быть, хорошего работника, с которым бы не желал расставаться.
Эти слова, «кто знает» и «кто не знает китайцев», напомнили мне выражение Лао Цзы из «Дао дэ Цзина», «говорящий не знает и знающий не говорит». Нет, не то, чтобы автор совсем не знал китайцев, наблюдение он сделал верное, однако использование этих шаблонов речи, говорило, что он считает описанное им поведение девушки типичной национальной чертой китайцев.
Этот рассказ я вспомнил, когда учился иностранному языку в одном из учебных заведений. Преподаватель-иностранка попросила нас купить учебники по её предмету. Они стоили около 400 рублей. Цена для учебника, конечно, приемлемая, но если перевести на булки хлеба, то можно кушать хлеб, на них купленный, полтора месяца. Купить-то мы купили, но ни разу эти учебники так и не открыли. Через некоторое время преподаватель съездила на родину и привезла оттуда новые учебники для нас, хотя никто её об этом не просил, и стала нам их продавать, говорить, что мы по ним будем учиться. В этот день у меня денег не было, и я попросил дать учебник мне в долг, деньги я принесу на следующее занятие. Но преподаватель категорически отрезала: «Нет!», приведя меня в изумление — она сама давала мне куда большие суммы раньше, чтобы я помог ей купить что-либо для особо важных мероприятий, так же как она имела возможность проверить, что я не утаивал от неё ни рубля. А сейчас учебник стоил 460 рублей. (Хотя на его обратной стороне стояла цена в национальной валюте, равная 250 рублям). Я сдержался, но и дал зарок, что теперь и даром не возьму этот учебник. Через занятие, когда я собирался идти на очередной урок по этому языку, вдруг раздался телефонный звонок, и эта преподаватель по-дружески приглашала меня прийти на урок. Иногда такое случалось, когда были форс-мажорные обстоятельства, но тут все шло по плану, поэтому персональное приглашение преподавателя было удивительным. Я понял, что она будет мне впаривать учебник. Проблема была в том, что вся остальная наша группа уже купила эти учебники, и я бы на уроках сидел без дела, а идти закатывать скандал в администрацию заведения — был мелок повод. Хотя дело было не в цене учебника, а в отношении и способе решения проблемы со стороны учительницы. За один этот случай я три раза получил унижение ни за что. И если бы такой случай был один.
Я стал думать: диплом этого учебного заведения я уже получил, на занятия хожу как бы для себя, поэтому без особого сожаления я решил закончить свое обучение. Вопрос вставал, что сказать преподавателю о причинах окончания моей учебы. И я решил сказать и сказал, что нашел вечером подработку и теперь по вечерам занят. И тут мне пришел на ум тот прочитанный рассказ. В моем характере нет ничего азиатского. Напротив, я всегда придерживаюсь библейского правила: «У Бога прямые пути». Но тут я поступал как классический китаец. Я стал думать: почему? Во-первых, хоть с преподавателем мы слишком разные люди, все равно проводили вместе много уроков и различных мероприятий, помогали так или иначе друг другу и в какой-то мере обменялись содержимым наших душ. Сообщение учителю об истинных причинах моего увольнения вызвало бы негатив с её стороны, что не могло бы не отразиться и на моем самочувствии на какое-то время и на наших отношениях. А так я уходил чистым.
То же самое — та девушка-служанка. Сообщи она своему хозяину, что её не устраивает цена, которую он платит, он мог бы подумать, что она считает его скупым, что она выклянчивает из него деньги и т.д. и т.п., мало того, он может быть влиятельным человеком и испортить ей карьеру. А так они расстаются с нормальными отношениями. С другой стороны, если он сейчас предложит ей большую зарплату, у неё есть возможность подумать, ведь деньги, как известно, могут, если не всё, то многое и в ряде случаев из-за них можно остаться.
Другой рассказ в этой книге утвердил меня в мысли, что речь идет не о национальных особенностях, а об интернациональных:
«Один англичанин приехал по важному делу к знатному китайцу, преодолев большое расстояние. Сразу с дороги он пришел в особняк к китайскому вельможе и стал тростью стучать в его дверь. Но ему дверь никто не открыл. Не солоно хлебавши, англичанину пришлось убраться восвояси, хотя, — пишет автор, — соблюди он китайскую традицию, выполни ряд ритуалов: помылся бы (китайцы, мол, всегда моются с дороги), вежливо доложи о своем прибытии слуге, подожди после решения хозяина, хозяин наверняка бы его принял. Но разве после дороги гости всегда имеют возможность помыться? А если срочное дело? И разве только китайцы моются с дороги? А самое главное — какой человек, какой бы национальности он ни был, любит хамов? А уже по одному стуку тростью в дверь, можно было определить культурный уровень пришедшего.
Но это, можно сказать, о деньги имущих. Что пишут о «национальных» особенностях китайских крестьян иностранцы. В работе Ю. Воронова «Все о бизнесе в Китае» есть цитата из книги английского китаеведа Д. Макгована «Китайцы у себя дома»: «Всякий, кто познакомится с китайским крестьянином, не только назовет его добрым малым, но проникнется глубокой симпатией к нему. Больше всего привлекают в нем трудолюбие, добродушие и кротость, а главное — отсутствие жалоб на судьбу, несмотря на то, что условия, в которых он живет, никак не могут быть названы легкими». С большой радостью бы поверил автору, если бы не знал описание Г. А. Федосеевым его эвенкийского проводника Улукиткана: «Как дорог мне этот маленький, похожий на усохший пень, человек с заиндевевшими от седины волосами на голове, с проницательными глазами, одетый в старенькую дошку1». Согласитесь, здесь выражены похожие чувства.
А если убрать из первой цитаты слово «китайский» и попросить читающего определить про крестьянина какой национальности идет речь в этом отрывке, есть много шансов, что вспомнив описания нашими классиками безропотности, трудолюбии и добродушии русских крестьян, отвечающий скажет: «О русском». А, может, вспомнит и какого-нибудь другого ещё.
Не меньший интерес представляет вопрос об особенностях национальных традиций. Знаменитый китайский писатель Лао Шэ в своем неоконченном произведении «Под пурпурными стягами» рассказывает, как его тетя обращается к Богу очага Цзао Вану, ругая последнего за нерадивость. В этом описании, как ни странно, можно увидеть все те же интернациональные проявления. Нет, Бог очага, может быть и национальный, хотя, скорее всего, национальным является только его имя, так как у очага многих народов есть свои боги. Но интернациональным в этом описании является утеря традиций, так как сказано в различных Священных Писаниях: «Бог поругаем не бывает». Человек, знакомый с религией, знает, что отношение к Богу должно быть благоговейным. Но и правильное благоговейное отношение к Богу тоже является интернациональным.
В книге В. Жукровского «Странствия с моим гуру» есть интересное описание поступка по убеждениям, оставившего глубокий след у автора. Гуру автора — 27-летний брамин. Когда последнего попросили нарезать пирог, то произошло неожиданное:
— Не могу, — неожиданно серьезно сказал он, — я — брамин. Мне нельзя брать в руки что-либо острое. Особенно для того, чтобы рассечь столь совершенную форму, как круг.
Брамин — это жрец, человек, принадлежащий к высшей жреческой касте в Индии.
Круг — символ мироздания. Его рассечение — символ нарушения гармонии. Но это, когда жрец в обществе, он ведет себя так. Но если допустить, что он попадет в экстремальные условия, будет умирать с голоду, а перед ним будет пирог, он даст себе умереть? Или он попросит, чтобы кто-то ломал пирог и давал его ему ломтиками? Разве можно считать такой поступок, описанный в книге, национальной особенностью? С точки зрения поведения в обществе — да, но кто из нас не делает каких-либо поступков с целью оказания влияния на других? Разве сам факт оказания влияния на других является принадлежностью какой-либо отдельной национальности?
С другой стороны за национальную особенность, не зная человека, можно принять его личную черту характера.
Однажды я пришел в гости к моим новым иностранным друзьям в общежитие. Семья садилась за стол, в то время как я разговаривал с одним из её членов. Места за столом на всех не хватало, мой разговор был очень интересный, и я сказал, что сяду за стол после всех вместе с моим собеседником. Когда место освободилось, и мы сели, оказалось, что нет чистой ложки. Я обратился к главе семьи, он взял свою использованную ложку, вытер её туалетной бумагой, рулон которой стоял на столе, и протянул мне. Мне стало не по себе. Знакомы хорошо мы не были, а таким способом передаются многие болезни вплоть до бытового сифилиса. И обидеть человека, понятно, не хочешь. Может быть, это у них национальные традиции. Не зная что делать, я посмотрел на его жену, она поняла мой взгляд и ситуацию и, взглянув на мужа, побелела от гнева. Я понял, что ему просто лень сходить в умывальник и помыть для гостя ложку. А я уже чуть было не наложил шаблон мышления на весь народ.
Удивительная национальная особенность жителей севера, которая была у них до недавнего времени, а кое-где, может быть, осталась и до сих пор — предлагать гостю, приехавшему с ночевкой в чум к хозяину — свою жену. Цивилизованному человеку это может показаться дикостью, но читая, как радовались хозяева, когда к ним приезжали гости, и, тем более, не их национальности, начинаешь понимать, что для их народа, живущего на сравнительно замкнутом пространстве, это было спасением от вырождения. Разве любой другой народ на их месте не стал бы поступать аналогично?
Так что же считать национальной особенностью? Здравый смысл поступков людей в той или иной ситуации? Простите, а это разве опять национальная особенность? Любой здравомыслящий человек, независимо от национальности, поступает со здравым смыслом, присущим его уровню развития.
Я не скажу, что нет совсем никаких национальных особенностей. Как говорит Георгий Гачев в книге «Национальные образы мира»: «…национальная целостность определяется через Космо—Психо—Логос, как своеобразное единство взаимодополняющих друг друга национальной природы, склада психики и мышления». Но если существует единство или схожесть в основных положениях всех религиозных учений, одинаковые человеческие ценности, присущие любому народу, то на собственно национальные особенности остается не так уж и много. Нужно только разобраться: национальная это особенность или здравый смысл поведения в данной ситуации. Ведь права китайская пословица: «10000-ми2 превращений правит не что иное, как мысль».