Мы были в метрах ста от берега, когда где-то сзади и почти одновременно впереди и слева с болотным чмоканьем и режущей слух асинхронностью рвануло три заряда и секунду спустя лодку окатило брызгами и заволокло дымом. Китаец на корме, правящий нашей ржавой посудиной, негромко выругался с отчётливым северо-восточным выговором, предполагающим неустанное добавление звука «er» к любым словам.
Ребята сжали покрепче бесполезные винтовки и надвинули каски на лоб. Еще пять, максимум шесть секунд и дым перед лодкой сначала ожил резким властным воплем, а следом сразу же канонадой выстрелов, близких и далёких взрывов, людских криков, а потом и вовсе пропал, будто кто-то занавеску сдёрнул с окна, обнажив слишком уж близкий берег. Наш рулевой выругался еще, на этот раз гораздо громче и, вспомнив не только грязную травяную лошадку, но и «глупые женские половые органы». На таком расстоянии от берега у него было всего два варианта: или успеть выругаться, или хоть немного затормозить лодку. А потому последние шипящие звуки ругательства плавно перешли в скрежет металла о прибрежную гальку, перемешанную с песком. Ржавое корыто остановилось так резко, что бойцы, сидевшие на носу, полетели на берег головой вперед, перепутавшись в оружейных ремнях и тяжелых кирзовых сапогах. Остальным удалось удержать равновесие, я тоже оказался в этом «стойком» списке. Мы посыпались через борта неуклюжими зелёными горошинами, прямиком в холодную речную воду, чувствуя как она жадно устремляется в горловины сапогов, чувствуя тяжесть ружей в руках, озноб и, одновременно, жар, и ухающее почему-то не слева, а ровно по середине груди сердце. Я, как мне тогда казалось, рванул, а на деле медленно поковылял к берегу. Дважды успел пальнуть в темные силуэты, мечущиеся в отдалении между земляными гейзерами взрывов, а потом затвор заклинило, и лишь после этого я понял, что уже стою на берегу, на мелкой гальке вперемешку с песком. Я дёрнулся бежать вперед, глянул вправо и тут, почти возле ног что-то рвануло, правое ухо тут же заклеило глубоководной тишиной, а вся эта мелкая сволочная галька и весь этот проклятый песок с ускорением в несколько земных g полетели мне в лицо.
Говорят, что средняя скорость моргания составляет 300 миллисекунд. Судя по всему, мелкие предметы, направляющие в мою сторону преодолели расстояние за куда более короткое время, поскольку свои глаза я захлопнул уже полные этого добра — песка вперемешку с крупинками речной гальки.
«Линзы.. чёрт побери, линзы.. Лучше бы я надел очки», — пронеслось у меня в голове прежде, чем я сообразил, что пора бы уже упасть и притвориться мёртвым. Снова раздался властный окрик, и всё утихло: взрывы, пальба, даже люди замерли на своих местах.
Начинался первый день выездных киносъемок очередного, конечно-военного, обязательно-героического и несомненно-про-Вторую-мировую китайского шедевра для прайм-тайма. Первый же дубль моего первого киноопыта заставил меня ходить (если бы только ходить! бегать, ползать, захватывать доты и умирать, раз за разом воскресая вновь) весь остаток трудового дня.
Мы — десяток русских парней, учащиеся в Харбине, абсолютно добровольно и откровенно небесплатно завербовались работать массовкой. Обещанные триста пятьдесят юаней в день, ночной поезд до (эээ.. ребят, как его там?..) Хулиня, еще пара нервных часов на автобусе, идущем на обгон на каждом слепом повороте, до деревеньки Хутоу, и мы стали солдатами.
***Краткая историческая справка***
Деревенька Хутоу, вблизи городишки Хулинь провинции Хэйлунцзян, расположена на склоне горы Хутоушань. От России его отделяют реки Уссури и Сунгача. Хутоу, что в переводе с китайского значит «Голова тигра» — это то самое место, где состоя был потушен последний очаг Второй мировой.
Некогда командование Квантунской армии придавало огромное стратегическое значение расположению военных сил на территории этой чудной деревеньки. С одной стороны, крепость блокировала путь в центр китайского Северо-Востока, с другой стороны, она служила «ножом, приставленным к горлу» советского Приморья. Прямо напротив Хутоу расположен городок Дальнереченск, в те тёмные времена известный не иначе как Иман, к северу и к югу от Хутоу — Хабаровск и Владивосток.Японские империалисты захватили Хутоу в 1933 году и уже в следующем году приступили к превращению деревеньки в неприступную крепость. Что они делали весь 33-ий год доподлинно неизвестно.
Японцы бросили на строительство огромные средства и трудовые ресурсы более 100 тысяч китайцев. Надо ли говорить, что профсоюзы и отпуска тогда не предусматривались?.. По завершении строительства китайские рабочие были либо подвергнуты массовой зачистке, либо сами умирали от ужасного истощения и многочисленных болезней.
Шестого августа советские войска блокировали наблюдательный пункт на берегу реки Уссури, а восьмого советская артиллерия хорошенько дала пробным залпом по японским военным складам в районе станции Ваньда. Девятого августа был начат массированный обстрел японских позиций, одновременно подразделение советских погранвойск переправилось через Уссури и Сунгача. Все военные наблюдательные пункты японцев были захвачены спустя час после начала операции. В тот же день пехотные подразделения Красной армии форсировали Уссури и вступили на ее левый берег. Именно эта сцена и была поставлена в начале нашего первого съемочного дня.
Масштабная операция с применением всего подряд: от трёхлинеек до авиации и артиллерии началась десятого августа. Потомки самураев бешено сопротивлялись, используя подземную инфраструктуру крепости, на строительство которой ушло немалых лет и целая уйма военнопленных.
Несмотря на объявленную пятнадцатого августа японским императором безоговорочную капитуляцию и приказ сдаться на милость и радость союзников, засевшие в крепости солдаты и офицеры отключили радиоприемники (а может быть попросту перенастроились на волну Mumix Kuroda((Японская интернет радиостанция, играющая музыку в стиле рок))) и продолжали сопротивление (зарубаясь под любимый j-rock((от Japanese rock – направление рок-музыки, японский рок.))).
Заняв соседствующую с крепостью высоту в виде горы Мэнху, Советская армия девятнадцатого августа начала массированное подавление засевших в крепости предков производителей автомобилей. В 15 часов 30 минут 26 августа 1945 года, на 11 дней позже даты безоговорочной капитуляции, последние из оставшихся в живых защитники крепости (численностью 53 империалиста) были взяты в плен.
Так закончилась Вторая мировая война.
За 11 дней штурма было уничтожено свыше 2 тыс. японских солдат и офицеров, погибло большое число японских переселенцев, собранных в убежище. Взятие крепости Хутоу стоило жизни свыше 1000 советских солдат и офицеров.
Сегодня на вершине горы Мэнху высится памятник, надпись на котором гласит, что именно здесь был погашен последний огонь Второй мировой войны.
***Конец, как оказалось не очень-то краткой, исторической справки***
Это были чертовски увлекательные четыре дня начинающегося лета. Да-да, то ли сроки поджимали, то ли планы были установлены сверху, а скорее всего, просто потому что 差不多((В переводе с кит. «почти то же самое», «небольшая разница». Выражение, которым китайцы очень часто объясняют все, даже самые вопиющие нестыковки.)), китайские киномастера мастерили кино не в исторически достоверном августе, а в июне. Меня до сих пор удивляет, что они вообще нашли в себе моральные силы поехать не в ближайший лесок, а в правдивый Хутоу, ну да ладно.
Было всё: и бульдозеры, изображавшие танки, и пресловутые реинкарнации персонажей из рядовых в полевых лекарей, из лекарей в радисты, из радистов в водителей генерала, снайперов и, конечно, обратно в рядовых под неумолимым лозунгом «вы же все одинаковые».
Были смертельные сцены, с пакетиком отчаянно-красной и липкой «крови» за пазухой или под каской, детонирующем прямо на тебе от небольшого заряда чего-то слегка взрывчатого.
Были настоящие, тяжеленные винтовки Мосина (вполне себе реальные раритеты тех давних времен, самая старая, из которой я стрелял, была сделана в 1937-ом), еще куда более тяжелые, постоянно заедающие и греющиеся, будто адская сковорода, ППШ (пистолет-пулемёт Шпагина, снаряженный вес 5,45 кг) с барабанным магазином, и совсем тяжелые мысли в голове о том, как же наши деды-прадеды взаправду воевали с вот этими гирями в руках: бегали, прицельно стреляли, переходили вброд реки?.. Ведь уже после получасовой беготни с таким антиквариатом в руках, мало кто не хотел сменить его обратно на вызывающие поначалу кривые ухмылки комичные деревянные макеты.
Были маршировки вдоль и поперек ярко-синих брезентовых транспарантов – для последующей обработки в каком-нибудь Maya((Программный пакет для работы с трехмерной графикой и спецэффектами.)) или 3DMax((Ещё один программный пакет для работы с трехмерной графикой и спецэффектами.)) и повышения эпичности происходящего, вызывающие такие сильные до судорожной зевоты аллюзии с х/ф «Знакомство со спартанцами».
Был сон прямо на земле, под такими, оказывается, огромными небесами. Казённая военная форма – это только поначалу гадкий, трущий везде и всюду мешок-из-под-картошки, уже к концу первого дня – это куча возможностей и удобств: где сказали остановиться и ждать, там прямо и сел, а еще лучше – лёг.
Было хоровое пение напоказ и песни под гитару для души. И упомянутые выше высадки на берег, и взятие крепости, и штурм укреплений.
Был креозотный дым (наверняка, подбитые танки) и степная пыль, и взрывпакеты, засыпаемые сверху сухим цементом в целях получения наиболее кинематографичных султанов. Были постоянно желающие сфотографироваться китайцы и китайцы, постоянно фотографирующие исподтишка. И вообще все вокруг нас были китайцами. Даже японцы.
Были три главных героя (вы уже догадались?.. да, китайцы), которые рубили врагов в мясную капусту и шли напролом.
Были ночные смены, полные комаров, настолько злых и диких, что даже дым костра им был нипочем, может быть пламя костра еще бы и пригодилось, но точно не дым, никак не дым.
Но страшнее всего на той войне были не выстрелы и не взрывы, и не дни напролёт под открытым небом, под палящим июньским солнцем (после которых, кстати, спится как в детстве – совершенно без задних ног и без единого сновидения, закрыл глаза – мгновение – открываешь, а уже утро, и ребята вокруг уже натягивают, чертыхаясь, пыльные кирзачи), а приёмы пищи. Какие-то вялые овощи вперемешку с рублеными костями в жирном остром бульоне. Китайская еда-без-затей оказалось настолько отвратительной, что даже голодный после полусотни дублей желудок сводила рвотным позывом, стоило лишь понюхать эти кулинарные изыски. Как сказала бы моя мама «кормили, чем ворота подпирают». Выручал только вездесущий рис, пареный хлеб (馒头!1 мантушки!.. ) и бутилированная вода, ну и мысли о вечернем походе в шашлычную, с пивком и весёлым обсасыванием «боевых» подробностей прошедшего дня.
А еще вечером ждала общественная душевая поселкового значения. Горячая вода, с хрипом и стуком, зато под отличным – на удивление – напором, хлеставшая из дюжины ржавых душевых раструбов, расположенных под самым потолком этой помывочной, была для нас словно прикосновение желанной девушки после девятичасовой пыли, копоти, всяческих пробежек, проползок и картинных помираний, повторенных не менее двадцати раз каждое (再来一次!2 ) – для обеспечения наилучших ракурсов.
Вернувшись в теплый и сытый, почти домашний Харбин всего после четырёх дней этой ненастоящей войны, я почувствовал пустоту (хотя, пожалуй, лишь сотую ее долю), которую ощущали солдаты, возвращающиеся с полей реальных сражений. Мир в статике сер и скучен. Война – это, безусловно, мерзость, но это еще и адреналин. И верные друзья, которые всегда помогут, выручат патронами и матерным словцом. И простота – почти всегда есть старший по званию, который прикажет когда в бой, а когда на привал. И нужность – там ты всегда на своём месте, там ты всегда нужен. А мирное время — это джунгли, в которых каждый сам за себя, и все по норам да по гнёздам.
Без противника мы ничто. Жизнь — это война. Мир — это аномалия.
Как сказал однажды Карлос Кастанеда.
P.S.: Фильм (многосерийный, конечно) кстати называется 虎头最后一战. Как только Вам станет совсем уж нечего делать – обязательно приобщитесь к этому шедевру мировой китайской баталистики.