Представляем вниманию наших читателей перевод рассказа из раннего литературного творчества популярного современного автора Сюэ Мо «Старик Синьцзян» (雪漠 «新疆爷»). Сюэ Мо — это псевдоним Чэн Кайхуна (陈开红), родившегося в 1963 году в провинции Ганьсу. Молодой и талантливый, Кайхун, публикуя немногочисленные, но качественные произведения, получал одобрение одной организации за другой, становясь поочерёдно членом союза писателей города, провинции, председателем комитета культуры и искусства провинции. Его рассказ «Старик Синьцзян» был переведён на английский язык известной переводчицей Ники Харман (Nicky Harman), а также опубликован в 2012 году в «The Guardian» как «одно из пяти выдающихся литературных произведений этого жанра современного Китая». Что ж, а вот и текст русскоязычного перевода:
Старик Синьцзян начал собирать свои товары. Было еще рано, и мутное солнце цвета молочного льда только-только начинало свой путь на Запад. Холодный ветер вздымал желтую пыль и опавшие листья, пахло глубокой осенью. Старик упаковал фрукты и принялся за куриные яйца. В своей торговле он обходился двумя корзинами и двумя кусками картона. На одном из них выставлялись на продажу яйца, на другом груши – мягкие, с тонкой кожицей и сладким прохладным соком, который полезен при кашле. Больше не было ничего. Такие товары легко паковать и распаковывать. Груши он скупал оптом, по 4 цзяо за полкило, и продавал за 4 цзяо и 5 фэней. Яйца покупал по 2 цзяо за штуку, а продавал за 2 цзяо и 2 фэня. Хорошим заработком это не назовешь, но на еду хватало.
Собрав продукты, старик повесил корзины на шест и отправился в восточную часть деревни. Он был высок и худ, и его длинная тень ползла за ним словно гигантская многоножка. Люди на улице глазели на него, кто-то спросил:
— Эй, Синьцзян, ты куда?.
— К ней, — ответил он. Человек, задавший вопрос, не стал выяснять кто эта «она», а вместо этого снова спросил:
— Деньги несешь?
— Да.
— А за денежки-то, небось, кое-чего перепадет, а? — сказал кто-то еще, и все засмеялись. Старик смутился и собрался, было, обойти компанию стороной, однако несколько человек окружили его, — Ну, перепадет ведь?
Старик Синьцзян криво улыбнулся, поставил корзины на землю и размял поясницу.
— Не говорите глупостей, — сказал он, — я же совсем старый.
Все снова рассмеялись, а один сказал:
— Ну и что, что старый! Если агрегат не желает работать, можно же руками помочь! Немножко пощупает тебя и порядок!
Старик Синьцзян не смог больше слушать, молча поднял шест с корзинами и зашагал прочь, подпрыгивая на ходу, словно заяц. Все смеялись ему вслед.
Синьцзян шел быстро, но ноги у него были слабые, и он спотыкался на каждом шагу. Через некоторое время он снова остановился, поставил корзины на землю и помассировал поясницу. Тут к нему подошел какой-то ребенок и тоже спросил:
— Дедушка Синьцзян, ты куда идешь?
Старик улыбнулся, отчего лицо его сразу помолодело. Вместо ответа он достал из корзины несколько груш и сказал:
— На, малыш, поешь дедушкиных фруктов, — ребенок взял грушу и начал есть, периодически слизывая сок с пальцев. Старик Синьцзян, улыбаясь во весь рот, смотрел на малыша и невольно двигал губами, словно это он ест грушу, а не дитя.
-Малыш, ты почему опять ешь дедушкины груши! — сказал мужчина с красным лицом, — Дедушка Синьцзян, не приучайте детей к этому, один возьмет, второй возьмет, а вам ничего и не останется! Откуда же тогда деньгам взяться?
— Ничего, ничего, — засмеялся Синьцзян, — Я стар, живу один, мне всего и нужно, что две одежки на год, да поесть пару раз за день. Что жизнь дает, то и беру. Ладно, мне пора идти дальше.
— Зайдите к нам, отдохните?
— Нет, нет, я пойду.
«Она» жила в старом доме, со стен которого кусками отваливалась штукатурка, из-за чего дом напоминал больного псориазом. Когда он пришел, она засыпала яму, вся в пыли с головы до ног. Увидев его, она положила лопату, отряхнула пыль с одежды и сказала: «Пришел».
«Пришел», сказал Синьцзян, и вошел в дом. Там было темно, бумажные окна не пропускали достаточно света. На лежанке сидел и курил трубку пожилой мужчина с красными глазами. Он зажигал конопляные стебли от огня масляной лампы, набивал их в трубку и курил, выпуская дым из ноздрей. Увидев старика Синьцзяна, он слегка подвинулся на своей лежанке и тоже сказал: «Пришел». Синьцзян повторил его приветствие и присел на скамейку, став неподвижным как камень.
— В этом году урожай опять плохой, — сказал красноглазый.
— Да, плохой, — эхом отозвался старик Синьцзян.
— Что же будет в следующем году?
— Да уж, что же будет?
— Так и живем…
— Так и живем.
Она зашла, все еще отряхиваясь, и спросила Синьцзяна, не холодно ли ему. Старик ответил, что все в порядке. Женщина сказала, что надо бы ему носить теплую куртку, и старик согласился, что надо. Она сказала, что и постельное белье надо бы постирать, старик и с этим согласился. Она сказала, что завтра будет копать овощи, а послезавтра постирает. Старик был не против.
Красноглазый сказал:
— Постирай завтра, я сам выкопаю овощи. Чертова погода непредсказуема — меняется, как ей вздумается.
— Значит завтра, — сказала женщина.
Старик Синьцзян поднялся и достал несколько купюр.
— Это всё, что есть, в последние дни покупателей мало было. Возьмите, купите себе одежды! — он положил деньги на лежанку и сказал, — Я пойду.
— Поешь с нами, я сейчас сварю лапшу, — сказала женщина.
— Нет, нет, — ответил старик, — Я пойду, сделаю укол — простыл, кажется.
— Нужно носить теплую куртку.
— Да, нужно, — сказал старик, поднял корзины и вышел. Никто его не провожал.
В комнате было жарко, а теперь, когда он вышел на холод, в носу у него засвербило, и он оглушительно чихнул. «И правда, нужно укол сделать, только помянул простуду, и вот она», подумал старик. «Болею я вообще-то мало, в этом году совсем не болел. А теперь заболел, ну и что ж, ничего страшного в этом нет», подумал старик Синьцзян и снова чихнул.
Посетителей у доктора Вана было мало: двое мужчин и ребенок. Синьцзян дал ребенку грушу и сел ждать. Мужчины сначала молча смотрели, как ребенок ест, а потом взяли и себе по груше.
— Ешьте, ешьте, — сказал Синьцзян, — мягкие груши помогают от жара!
Когда настала его очередь, старик вошел к доктору и попросил поставить ему укол пенициллина — других лекарств он не знал.
Доктор Ван усмехнулся и сказал:
— Если заболел, надо отдыхать, а ты по женщинам шляешься. Смотри, израсходуешь всю энергию Ян!
Старик покраснел.
— Да что же и вы тоже ерунду говорите, доктор Ван? Вы же образованный человек, не деревенщина какая-нибудь!
— Неужто не было ничего?
— Ну конечно, как бы я мог! Она замужняя женщина, это неправильно! — у старика от волнения даже нос покрылся капельками пота, — Человек должен быть честным, это главное.
Доктор Ван, щупавший пульс старика, посмотрел на него:
— Но ведь раньше она была твоей женой. Если бы ты переспал с ней, ничего страшного бы не случилось.
— Раньше… раньше…, — забормотал старик, и лицо его побледнело.
— Сколько тебе было, когда тебя забрали в армию?
— Двадцать.
— Правда, что это было на следующий день после свадьбы?
— Да.
— И ты действительно дошел пешком из Синьцзяна?
— Да.
Старику не хотелось об этом говорить. Ему задавали эти вопросы тысячу раз, и он устал от них. Всем эта история давно известна, но все продолжают спрашивать. Было ли ему в тот год двадцать или чуть меньше, он не помнил точно, слишком давно это было, словно во сне. Помнил только, что Синьцзян был далеко; людей, таких же как он, было много. Его буквально вытащили из постели и отправили служить. Они шли и шли, казалось, несколько лет. Когда прибыли в Синьцзян, он и не рассмотрел, что это за город, а только думал о жене. Лицо ее уже позабыл, но все время тосковал о ней.
Потому и сбежал. Первые несколько побегов не удались, его догнали и избили до полусмерти. На пятый раз получилось. Сколько он добирался до дома? Кто знает. Он шел днем, шел ночью, в сознании и в полубреду. Шел ли он месяц или год, неизвестно, да и какая разница? Когда он вернулся, оказалось, что его жена вышла замуж. Его старший брат продал ее другому мужчине, потому что не мог ее содержать. И потому что думал, что его брат мертв. Что ж продал и продал. Денег выкупить жену обратно у Синьцзяна не было, и так всё и осталось. Тот мужчина был зажиточный, жена и пошла с ним, чтобы не нуждаться, ну что ж, значит так. О чем тут говорить? Но люди всё спрашивали и спрашивали его об этом без конца.
Доктор Ван взял шприц, чтобы сделать кожную пробу.
— Да не нужно, ставьте так, — сказал старик, — старая кожа, старые кости, что мне сделает этот пенициллин?
Но доктор сказал, что так не полагается, и старику пришлось подчиниться.
— Вот ведь несправедливо все-таки с тобой жизнь обошлась: взял в жены девушку и успел провести с ней всего одну ночь, — сказал доктор Ван.
Старик усмехнулся про себя и подумал: «Да и одной не успел, у нее тогда как раз начались месячные».
— Злишься, небось, на брата своего?
— Что было, то было, к чему злиться?
— А почему снова не женился?
— Да на ком?
Старик, прищурившись, смотрел на небо за окном, на деревья под этим небом и на желтые листья, гонимые осенним ветром. Его лицо казалось маской вырезанной из дерева, словно всё, что он говорил сейчас, не имело к нему никакого отношения.
Доктор посмотрел на его руку и приказал снимать штаны. Старик снял штаны, обнажив тощие ягодицы, и сказал:
— Только ставьте туда, где мясо есть, а то в прошлый раз попали в кость, болело потом несколько дней.
Доктор усмехнулся:
— Да где у тебя мясо взять, кожа да кости! Нужно есть побольше, а не раздавать всё кому попало. Она теперь чужая жена, зачем тебе о ней заботиться?
Старик ничего не ответил.
— К тому же, с этим делом слишком усердствовать вредно для организма.
— Ах, снова вы за своё, а еще образованный человек…
Доктор усмехнулся и поставил укол. Старик сказал, что в этот раз доктор хорошо поставил, почти не больно. Доктор снова усмехнулся, хлопнул старика по заднице, словно ветеринар — больную лошадь и сказал:
— Поднимайся, только не проткни мне кушетку своими старыми острыми костями.
— Ой, вот теперь больно, — охнул старик, получив шлепок.
— Ну, ты прям как колокол в храме, чуть тронешь — зазвенит!
Старик вернулся домой и поставил корзины на пол. Они стали значительно легче. Он, было, почувствовал досаду оттого, что снова почти ничего не заработал за день, но тут же встряхнулся и выбросил эти мысли из головы. Что есть, то есть.
Домик у него был небольшой: глиняная печка, лежанка, да узкое окно с пожелтевшей бумагой. Стены и стропила были черным от копоти, в комнате царил полумрак. Темнота — это хорошо. Ему не нравилось, когда слишком светло. Только в темноте чувствуешь себя дома. Стоит закрыть дверь, и всё постороннее оказывается на улице, а он остается один в своем доме. В такие моменты теплое чувство наполняет его. Дом и вправду вещь замечательная: от ветра защитит, от дождя укроет, и в нем нет людей, задающих свои бесстыдные вопросы. Он боялся этих вопросов. За все эти годы он упрятал воспоминания глубоко в себя, а их вопросы заставляли его снова всё вспоминать и бередили сердце.
Старик Синьцзян разжег огонь в печке, вымыл ямс и принялся резать его на разделочной доске. Ямс хороший, чуть-чуть поваришь его, и он становится мягким — легко проглотить. Другую пищу старик есть не мог: зубы у него давно выпали, да и пищеварение было ни к черту. Он нарезал ямс потолще, чтобы он быстрее смягчился и чтобы палочками было удобнее брать. Руки у него не дрожали, но былой проворности в движениях уже давно не стало.
Разделочная доска из фруктового дерева была размером всего в 5 цуней в поперечнике. Он пользовался ей десятки лет и привык к ней. Хорошая вещь фруктовое дерево: сколько его ни режь, даже следов почти не остается. Плотник Чэнь как-то предложил ему выстрогать новую доску. Зачем ему новая доска? Он пользовался этой доской многие годы. Другие люди постоянно меняют разделочные доски, а у него всегда была только одна. А фруктовое дерево и впрямь отличная штука: столько лет пользовался, а доска разве что стала чуть потоньше. Это тоже хорошо – весить стала меньше, а то все-таки тяжеловата была, несмотря на свой размер. Старый он стал, теперь чем вещь легче, тем лучше.
Закончив резать ямс, он заглянул в печь. Глиняные печки удобные, разгораются быстро. Он поставил на печь котелок, потом обмотал концы палочек для еды тканью, обмакнул их в масло и смазал дно котелка. По дому тут же распространился вкусный запах. Это было кунжутное масло, оно пахло гораздо лучше рапсового. Хотя, когда не было кунжутного, запах рапсового масла тоже был хорош. А когда рапсового масла не было, можно было и совсем без масла обойтись. И без него неплохо. Только, помнится, во время голода в 60-х годах не было ни масла, ни ямса, ни какой-либо другой еды. Тогда приходилось питаться сорной травой. Но зато он выжил. Сколько людей тогда умерло от голода, а он выжил. Выкарабкался, даже не заболев после этого серьезно. Хорошо. Какая ни есть, а все-таки жизнь.
В комнате было тихо, только он сам бормотал иногда себе под нос. Очень приятно было слушать, как ямс варится в котле. Этот звук нравился ему гораздо больше женских голосов, поющих песни из деревенских репродукторов. Конечно, и те песни были ничего. Но старик Синьцзян обожал простонародные циньские арии провинции Шэньси, которые поются высоко и с надрывом. У него не было радио, и он не слышал эти песни уже многие годы. Но и шкворчание ямса в котле тоже звучало для него как музыка. Жаль только, что долго не послушаешь, надо было воду наливать.
Воду он держал в небольшом кувшине. В этом кувшине раньше хранили соевый соус на продажу, а когда соус закончился, старик Синьцзян выменял у продавца этот кувшин на десяток яиц. Кувшину тоже уже было много лет. Будь кувшин обычным человеком, у него к этому времени уже была бы куча детей и внуков. Но этот кувшин был не такой, он был как Синьцзян – состарился, но так и не произвел на свет ни одного маленького кувшинчика.
Горло у кувшина было узкое и черное от соуса, сам он тоже был небольшой — воды в него помещалось всего три ведерка, которые старик носил из озера. Ему этого было достаточно, воды хватало на 3 дня. Человеку в старости и пищи и еды требуется меньше. В молодости ему бы этого кувшина только на день и хватило. Синьцзян так однажды и понял, что постарел – заметил, что воды стал пить меньше.
Ему вдруг припомнилась строчка из одной циньской оперы: «За 18 лет состарилась моя Ван Баочуань». «К чему бояться старости?», — подумал он. Ведь ты прожил жизнь, а не кто-то вдруг обманом сделал тебя старым. Никто в этом не виноват. Конечно, кажется, что жизнь прошла мгновенно, словно вспышка. Ну, так и что ж. Жил-жил и состарился, как и все остальные.
Старик Синьцзян зачерпнул себе чашку воды. На один прием пищи ему этого хватало. Чашка всё время плавала в кувшине, беззаботно покачиваясь на поверхности воды. Этой чашкой он тоже пользовался десятки лет. У чашки не было ручки: как-то он поставил ее на печь, чтобы вскипятить воду, и котёнок с белым носом опрокинул ее и разбил. Зато только этой чашкой без ручки можно было залезть в горло кувшина, чтобы набрать воду – другая посуда туда просто не помещалась. В жизни вообще трудно бывает сказать точно, что лучше, а что хуже. Вот чашка – и с ручкой была хороша, и без ручки пригодилась.
К чашке была привязана деревянная палочка — это сделала одна девочка-школьница. Раньше, когда палочки не было, ему каждый раз приходилось держать чашку рукой, аккуратно просовывать ее в горло кувшина, набирать в нее воду, а потом так же аккуратно вытаскивать обратно. А потом как-то раз пришла эта девочка, сделала две маленькие дырочки по краям чашки, продела туда веревку, а к ней привязала палочку. С помощью этой палочки зачерпывать воду чашкой получалось очень быстро и ловко. Старику очень нравилось это нововведение, но и до него он был вполне доволен своей чашкой.
Вода в котелке начала закипать. Старик взял большую миску из светло-зеленого фарфора, прочную и тяжелую, такие сейчас уже не купишь на рынке. Прочные вещи много для чего годятся: из этой миски он ел, в ней же замешивал тесто. Старик положил в миску ложку муки, добавил воды, и слепил комок теста. Потом на доске раскатал тесто в блин и разрезал ножом на полосы, из которых получилась тонкая лапша.
Так он питался многие годы.
Со временем он перестал есть тяжелую пищу, от которой у него было несварение, и стал готовить легкую, жидкую пищу. С такой пищей он чувствовал себя хорошо. Чтобы было хорошо вообще не нужно много: например, хватит и скамейки, чтобы глядеть на звезды и луну, наблюдать, как старичок-солнце совершает свой ежедневный путь по небу, как появляются зеленые листья на деревьях, а потом желтеют и опадают. Никто не смог бы отнять всё это у старика Синьцзяна.
За окном сгущались сумерки. Темнело постепенно, еда у старика как раз успела сготовиться. Он взял чашку и сел с ней у порога. Сначала он предложил немного лапши духам, чтобы умилостивить их, а потом сам принялся за еду. Ел он смачно и звучно; над тарелкой и над его головой клубился пар. Рядом старик поставил еще одну миску с лапшой — ее он приготовил для друга. Как раз в этот момент прибежала собака, живущая у женщины на восточном краю деревни. Пёс подошел, бесшумно съел всё содержимое миски и посмотрел на старика, словно хотел ему что-то сказать. Для старика Синьцзяна это был самый любимый момент дня. В этот миг он, наконец, мог забыть обо всем: о себе, о собаке, о деревне, и обо всех ее жителях.
