Как китайские крестьяне “правду” искали

Как китайские крестьяне правду искали

P1

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Среди китайского кино фильм Чжан Имоу «Цю Цзю идет в суд» может считаться настоящей азбукой традиционной китайской правовой культуры и психологии. Подтверждением этому могут служить десятки научных статей, посвященных этому фильму учеными-юристами КНР. В то же время в России этот фильм не столь известен, а имеющиеся рецензии написаны с абсолютно другой колокольни и заполнены поверхностными причитаниями про права личности, бюрократический ад, маленького человека и громоздкую государственную машину. Между тем, воспринимать фильм Чжан Имоу как пример соцреализма, гимн нарождающемуся в глубинах китайской деревни правосознанию и храбрости крестьянки, бросившей вызов системе – значит вставать на один уровень с благодушными китайскими цензорами, снисходительно «пропустившими» картину на экран как зримое подтверждение успехов правового строительства в деревне на фоне 50-летия КНР. Представляется, что содержание фильма гораздо глубже и позволяет соприкоснуться с ценностями традиционной китайской правовой культуры, о которой в России мало что известно.

Итак, между мужем главной героини и старостой деревни вышел конфликт ввиду отказа последнего согласовать постройку навеса для сушки выращенного перца. В ходе беседы стороны перешли к взаимным оскорблениям, муж бестактно заметил старосте, что у того в доме «полный курятник и ни одного петуха», за что был бит по причинному месту и временно лишился трудоспособности. Собственно Цю Цзю, его беременная жена, на которую свалилось все хозяйство, задалась целью восстановить справедливость, последовательно обращаясь к самому старосте, в волостное отделение полиции, в уезд, в город, а в конце и вовсе затеяла небывалое дело – судиться с помощью адвоката.

Вся эта эпопея стоила семье годового запаса сбытого по дешевке перца, испорченных отношений с соседями и со старостой, разлада в семье и полной неудовлетворенности достигнутыми результатами. Когда беременной Цю Цзю пришло время рожать, староста, несмотря на весь разлад, лично организовал ее отправку в больницу, а рождение долгожданного сына и вовсе примирило Цю Цзю со старостой, символом чего стал сельский праздник в честь первенца. Между тем, спустя год после инцидента муж обратился-таки за медицинским освидетельствованием, и на основании установленного причинения легкого вреда здоровью старосту арестовали на (до боли знакомые жителям бывшего СССР) 15 суток, увезя прямо с праздника. В финале мы видим Цю Цзю, которая глядит вслед «воронку», увозящему старосту в тюрьму и недоумевает, как же так получилось.

Первопричина конфликта состоит в оскорблении, которое муж Цю Цзю нанес старосте (пожелал ему остаться без потомства) и в ответных побоях, в результате которых размножение ее семьи также оказалось под угрозой. С позиций традиционной деревенской этики эти два действия принципиально равнозначны и посягают на главнейшую ценность – продолжение рода. Неприкосновенность личности в юридическом (читай – западном) смысле здесь вообще ни при чем, хотя правоохранительные органы всю дорогу будут разбираться именно с ней. При этом словесные оскорбления надо рассматривать в свете традиционных представлений о силе «магии слова», которой в глазах сельчан вполне достаточно для наступления результата – лишения потомства. Так что и проклятие (пожелание «лишиться потомства»), и побои по «причинному месту» – все это равнозначные посягательства на продолжение рода, которыми «обменялись» стороны, и на этом конфликт в его традиционном понимании мог считаться исчерпанным.

В этот момент и вступает в дело Цю Цзю, хотя о причинах такой решительности крестьянки в фильме ничего не говорится. Почему она, не будучи ни членом партии, ни общественной активисткой, противопоставила себя традиционному общественному укладу, остается только гадать. Можно предположить, что отмечаемая в героине способность «ниспровергать авторитеты» и дерзить начальству может быть далеким отсветом «культурной революции», в ходе которой был нанесен мощный удар по традиционному мировоззрению. Очевидно, соединение славных «хунвэйбинских» традиций с официальным «гражданским и политическим воспитанием» в школе и подготовило Цю Цзю к подобным поступкам.

P2

Обоснование жалобы в устах Цю Цзю претерпевает некую эволюцию. Если поначалу она риторически вопрошает у «виновника» истории: «Будучи старостой, как можешь ты бить людей?», то впоследствии во всех инстанциях она говорит, что староста хотя и может по должности навешать пару оплеух, но уж никак не должен бить по «причинному месту». Как видим, сама Цю Цзю также видит нарушение нормы в том, что под угрозу поставлено продолжение рода и существование семьи с нетрудоспособным мужчиной, а вовсе не в посягательстве на неприкосновенность личности.

Чего же требует заявительница? Она просит не возместить вред здоровью, не привлечь старосту к уголовной ответственности, а дать моральную оценку его поступку, требует от властей таинственного 说法 (букв. «выражение, оценка»), над определением которого сломали немало копий китайские юристы, и которое интуитивно понятно нам в значении «правда, справедливость» в силу наличия в русской культуре мощных традиций правдоискательства. И в самом деле, уточняя свои искания, Цю Цзю в одной из инстанций требует установить (или восстановить) 理 (рациональность, порядок, справедливость), а именно – заставить старосту признать перед ней свою неправоту. Это традиционное для деревенских правовых традиций требование, ныне вытесненное из области права в область морали, и составляет суть ее «исковых требований».

При этом и односельчане, и участковый, и даже сам староста если не сочувствуют, то по крайней мере, понимают, какую «правду» ищет Цю Цзю. Неприятие вызывает лишь ее настойчивость и бескомпромиссность в своем походе за справедливостью, нежелание замечать и другие, не менее важные ценности (авторитет власти, добрососедские отношения в тесном деревенском миру), которые могут быть попраны удовлетворением ее притязаний.

Как же реагируют правоохранительные органы на такое заявление? Реакция также претерпевает эволюцию от инстанции к инстанции, по мере восхождения по бюрократической пирамиде: от полностью погруженного в традиционную деревенскую мораль участкового к действующим на основе новейшего законодательства надзорным инстанциям.

При этом следует заметить, насколько мощным был слой правоохранителей с традиционным правосознанием на рубеже 80-90-х гг. (время действия фильма), ведь вплоть до судебного заседания в провинциальном центре дело решалось в непроцессуальном порядке примирения сторон. Лейтмотивом решений было «обеим сторонам усилить самокритику». Это отношение к обеим сторонам как к одинаково повинным в возникновении конфликта характерно для традиционного китайского правосудия и мало изменилось со времен древних династий, когда и потерпевшему, и подсудимому предварительно «выписывали» по двадцать ударов палками в целях достижения большей правдивости в показаниях и примирения сторон на ранней стадии.

Само первоначальное «решение» волостного отделения милиции представляет собой диковинную смесь традиционной и социалистически-современной правовой культуры: с одной стороны «обеим сторонам усилить самокритику», с другой – предписание старосте возместить пострадавшему расходы на лечение и убытки, связанные с временной нетрудоспособностью. Характерно также, что денежная компенсация не удовлетворяет притязаний Цю Цзю, что еще раз подтверждает моральную природу возникшего конфликта, в котором деньги отнюдь не имеют какого-либо символического значения признания вины.

P3

На всем протяжении попыток примирения сторон участковый старательно играет классическую роль чиновника с отеческой заботой о подопечном народе. Отсюда и его отношение к старосте и Цю Цзю – не как к равным сторонам процесса, но как к «своему брату» начальнику (чье “лицо” надо сохранить в любом случае) с одной стороны, и к простому лаобайсину, заблудшему и нуждающемуся в мудром наставлении. Потому во всех разговорах участкового со старостой Цю Цзю выставляется за дверь, поскольку критиковать какого-никакого представителя власти в присутствии подвластных недопустимо ни при каких обстоятельствах и грозит тому потерей авторитета. Кроме того, участковый исключительно активен в своих попытках замять дело и примирить стороны – вплоть до того, что за свой счет покупает пирожные в надежде дать обеим сторонам сохранить лицо, примирить «правду» Цю Цзю с «правдой» старосты. Фактически он пытается быть не только начальством, но и авторитетным посредником – традиционной и необходимой фигурой в улаживании сложных деревенских конфликтов. Другое дело, что все эти роли у него не особо выходят из-за «сбоя» в традиционном правосознании Цю Цзю.

Кое-что нам сообщает фильм и о «новой» социалистической манере судопроизводства. В этом смысле показательно предположение, которое делает пожилой хозяин постоялого двора во время перерыва в судебном заседании: «Цю Цзю, ты дело выиграешь, потому как новый административно-процессуальный закон только издан, и начальству обязательно нужен пример хорошего дела против бюрократов, чтобы закон популяризировать». Хотя эти надежды оправдываются не сразу, сам намек можно считать засчитанным. Ведь интерес у начальства таки был, что и подтвердилось во время приезда надзорной комиссии в деревню: «Наше начальство придает большое значение этому делу и рассчитывает на ваше активное содействие». Примечательно, что у судебного начальства появился собственный интерес в судебном деле, который оно готово реализовать независимо от воли сторон. Именно эта весть о «начальственном внимании» подвигает мужа-потерпевшего пройти медицинское освидетельствование, которое в конце концов и приведет старосту в казенный дом.

Видится образ громоздкой и «самодвижущейся» машины социалистической законности – это знакомое русским «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». И этот правоохранительный аппарат со своими интересами, в лучшем случае – справедливости и законности, в худшем – узкобюрократическими резонами, абсолютно не замечает в своем неуклонном движении к неведомой цели всей этой окружающей патриархальной нормативности, интересов сторон, хрупкого деревенского мира.

Поведение Цю Цзю в процессе также как бы намекает, что она все время чувствует себя не в юридическом процессе, а в рамках деревенской этики. Тягостнее всего для нее участвовать в открытом судебном противостоянии, да еще против «хорошего человека» и «благодетеля» Яня. В полном соответствии с традиционным китайским мировоззрением она воспринимает судебную тяжбу как низкое занятие скверных людей и с большим недоверием относится к заявлению своего адвоката, что «хорошие люди тоже, бывает, судятся». И мы вместе с ней тоже можем удивиться парадоксу в словах адвоката: «В гражданском и административном процессе ответчик совсем не обязательно плохой человек». Даже у адвоката здесь мы видим промежуточное, переходное состояние от традиционного к современному правосознанию, ведь если в гражданском и административном процессе ответчиками по недоразумению могут оказаться и хорошие люди, то уж в уголовном процессе подсудимый, определенно, и есть преступник. И так думает китайский адвокат в конце ХХ века! Недаром в китайском законодательстве отсутствует презумпция невиновности по уголовным делам.

Маленькие жемчужины традиционной китайской психологии ожидают нас и на ранних стадиях эпопеи Цю Цзю. Вот она в незнакомом большом городе – провинциальном центре, и первым же ее намерением становится «найти нужного человека» (找人), а вовсе не идти в нужное учреждение. Пусть этот человек ей совсем не знаком и вообще некомпетентен в юридическом вопросе (как, например, хозяин постоялого двора), но он прост и понятен, осязаем и близок, в отличие от абстрактных и неприступных правоохранительных учреждений. И вот уже один нужный человек отправляет к другому нужному человеку, начальнику полицейского управления, и дело пошло!

Стоит ли после этого удивляться, что китайские бизнесмены, приезжая в чужую страну с деловыми целями, чуть более чем в ста процентах случаев обращаются не к специализированным местным юридическим или консалтинговым фирмам, а к своим же китайским соотечественникам, пусть они и занимаются совсем другими делами, а то и вовсе не блещут осведомленностью и порядочностью. Когда нужный человек найден, нужно что? Правильно, нужно купить ему что-нибудь, чтобы не идти в гости с пустыми руками. Тем более к начальнику управления милиции. Цю Цзю приоткрыла и оригинальную логику такого поведения – «надо купить что-нибудь, чтобы он у себя дома поставил, каждый день смотрел на это и вспоминал о нашем деле».

P4

 Или вот характерный момент заполнения надзорной жалобы у специального «писаря». Народный умелец предлагает оформить или жалобу с возможностью «отступления», примирения (活告), или «расстрельную» (死告) – сжечь все мосты. Ну и где вы видели китайца, который не оставит себе поля для маневра и путей к отступлению? И Цю Цзю, при всей своей решительности и бескомпромиссности, дает слабину, просит составить жалобу «помягче».

Как же реагирует на всю эту тяжбу староста – представитель власти, оказавшийся в неловкой роли лиходея? Он своим надменным и презрительным поведением обращается не столько против существа претензий Цю Цзю, сколько против неслыханной манеры их отстаивания, в результате которой его «доброе имя» полощут в грязи и в волости, и в уезде, и в самом провинциальном центре. Он подозревает Цю Цзю в циничном желании нажиться за его счет да еще и оклеветать на всех этажах власти, презрев все заслуги и угрожая уронить авторитет. Так что он стремится сохранить свое лицо, прибегая при этом к действиям, которые нам кажутся мелочными и аморальными. Сначала он рассыпает присужденные Цю Цзю деньги у нее под ногами, буквально вынуждая отвешивать ему земные поклоны, тем самым символически восстанавливая свой властный статус. Затем и вовсе набавляет компенсацию (очевидно, сам додумался) до обидной суммы в 250 юаней, которая в Китае служит синонимом дурака.

Важное место в традиционной нормативности занимает мотив будущего, соображения долгосрочного порядка. Староста, участковый и даже муж Цю Цзю как представители традиционной правовой культуры неизменно озадачены вопросом о том, что принесет эта тяжба в будущем? Староста вопрошает, как он после всего этого будет руководить людьми, участковый пытается увещевать строптивицу, говоря о необходимости так или иначе в будущем жить в этой же деревне, с этим же старостой; муж беспокоится, не станут ли соседи считать их беспокойным и вздорным семейством? И только Цю Цзю, увлеченная своим «крестовым походом», не думает о будущем. Лишь рождение сына возвращает ее к реальности тесного и неизменного деревенского мира, с которым (в лице старосты) она все же примиряется на празднике.

P5

Таким образом, Цю Цзю своим походом за правдой привела к столкновению двух миров: традиционной нормативности и официальной законности, в обычной жизни почти не пересекающихся, не понимающих и не воспринимающих друг друга. Пытаясь средствами официального правосудия отстоять традиционные представления о справедливости в противостоянии с таким же традиционным окружением, Цю Цзю в итоге добивается совсем другого результата. Официальное правосудие, действующее в совершенно другой системе ценностных координат и преследующее совершенно другие цели, не помогает найти «правду», но лишь разрушает с таким трудом восстановленные отношения. Никак не реагируя на угрозу традиционной ценности (продолжение рода), карательный аппарат государства определил свой предмет посягательства (здоровье гражданина) и наказал виновного привычным способом, хотя и нисколько не восстановил существовавшие отношения, а лишь еще больше разрушил их. Традиционное правосознание отступает перед вмешательством государственного аппарата, чтобы вернуться в будущей повседневной жизни. Но какой станет эта будущая жизнь в деревенском миру для Цю Цзю?

P6

Фото аватара

Автор: Вадим Сонин

Родился и вырос во Владивостоке, где oкончил юрфак ДВГУ. Учил китайский язык в Институте Конфуция и Хэйлунцзянском университете. Ныне изучаю сравнительное правоведение и правовую культуру Китая в аспирантуре университета Цинхуа.

6 комментариев

  1. Вот по этому месту: “Затем и вовсе набавляет компенсацию (очевидно, сам додумался) до обидной суммы в 250 юаней, которая в Китае служит синонимом дурака.” Это точно он сам решил про 250 юаней? Из перевода фильма, который есть у меня, следует, что это местный страж закона повысил сумму компенсации. Но цифра действительно подобрана издевательски. Интересно разобраться, кто же все таки кого дураком назвал? Староста главную героиню? Местный полицейский обоих?

  2. Вся эта эпическая история с избиениями и прочим напомнила мне один отрывок:

    “Мы остались в компании Маклауда, единственного человека (из числа участвовавших в походе), оказавшегося свершившимся весьма недовольным.
    — Сколько криков было, — угрюмо пожаловался он, — на три Освенцима! А ничего существенного не сделали, гордиться-то нечем!”

    Собственно и здесь также. Два деятеля подрались, а херни вокруг на две диссертации. Или на три.

  3. Спасибо. Интересный разбор. Люблю этот фильм. Он, как и все иные фильмы Чжана Имоу такого рода – бесценный кладезь, из которого можно черпать и черпать знания о национальной психологии, нравах и обычаях простых китайцев: “Жить”, “Путь в тысячу миль”, “Простая история лапши”, “Под сенью боярышника” и др. И, пожалуй, во главе этого ряда надо поставить “Красный гаолян”, с которого, собственно, и началось знакомство наших соотечественников с творчеством этого многообразно талантливого режиссера.

  4. Почему-то осталось ощущение полной безнадеги и совершенной бессмысленности существования… Пост прекрасный, автору – респект!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *