проза

Еще в прошлом столетии, когда мы всей семьей жили в «пьяном» квартале одного уездного городка, я впервые познакомилась с понятием «сумасшествие». Удивляло тогда больше всего то, что из всей жившей вокруг нас публики сошла с ума вовсе не лимитчица-Катька из тридцать пятой и не тихий наркоман из двадцать второй, и даже не безногий солдат из барака напротив, а примерный сын интеллигентной пары евреев со второго этажа. Однажды я, пятилетняя, столкнулась с ним в темноте парадной, привычно поздоровалась и заметила, что он весьма дружелюбно беседует с облупленной мелованной стеной. Не было ни страшно, ни жутко, а только интересно: что же он увидел там такое, что он слышит такого, чего не могу услышать я?

Федя-псих был тихим, детей не обижал, и родители не только не запрещали к нему подходить, но и то и дело вставали на его защиту, строго покрикивая на мальчишек, которые любили подбежать и пихнуть Федю то в бок, то в плечо. Если Федя начинал приставать к случайным прохожим, его сразу же отводили в сторону, объясняя при этом, что он «свой» и «домашний». Почему мне все это вспомнилось? Да потому что Сяо Ань в книге «У нас здесь психбольница» тоже делит сумасшедших на «домашних» и «диких». Только домашние для нее — это те, что живут у них в больнице, а дикие — те, кто попадается на улицах города.