Наш давний друг и писатель Владимир Бондаренко от правил свою статью “Повеление Неба”, специально для читателей Магазеты.
В одной из своих лекций Михаил Бахтин отметил: «Жизнь Толстого была необычайно органической, с точки зрения индийских мудрецов — классической. Юность он посвятил наукам. В последующие годы предался кутежам и разгулу. В 35 лет женился и занялся приобретением богатства и славы . На склоне лет — отрекся от мирской суеты и посвятил себя служению Богу».
В эту мирскую суету Лев Толстой включал даже написание «… дребедени многословной вроде „Войны и мира“ я больше никогда не стану». Это был путь из писателей в философы. Но и в философии он делает упор на мыслителей и пророков древнего Востока. Как он пишет: «Отброшено всё посредственное, осталось одно самобытное, глубокое , нужное , остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзе (Лао-Цзы), Конфуций…». Это было как бы второе рождение уже не писателя , а оригинального философа Льва Толстого. Произошло это в восьмидесятые годы Х1Х века. И продолжалось до конца жизни. Уже на последнем году жизни в 1910 году его секретарь и друг Д. П. Маковицкий записал в своем дневнике (от16 августа): «Вчера вечером была игра, каждый записывал на один листок двенадцать самых великих людей, а на второй — самых любимых, исключая Христа и Толстого. Л.Н. и Софья Андреевна написали только по одному листку, у них одни и те же любимые и великие люди. Л.Н. написал: «Эпиктет, Марк Аврелий, Сократ, Платон, Будда, Конфуций, Лао-Тзе, Кришна, Францисск Ассизский, Кант, Шопенгауэр, Паскаль».
Но и в своем увлечении философией Востока великий писатель шел своим путем. Довольно необычным. К Конфуцию он обратился, когда уже не только прочел, но и принял, как своё родное — истины «Дао де цзина». Приняв откровения Лао-Цзы, он и Конфуция, на мой взгляд, воспринимал уже по-даосски. Отбирая среди мыслей великого китайского мудреца лишь то, что подходило его взглядам на мир.
Его обращение к мудрости Востока началось в конце 70-х годов девятнадцатого века. В 1891 году отвечая на вопрос, какие мыслители оказали на него наибольшее влияние, Лев Толстой прежде всего подчеркивает «огромное влияние» Лао-Цзы и «очень большое» Конфуция и его последователя Мэн-цзы.
Интересно, что в молодости писатель чуть не поехал в Китай. После Крымской войны и знаменитой Севастопольской обороны, в которой участвовал молодой Толстой, его вместе с другими опытными офицерами-артиллеристами пригласили в Китай в качестве военного специалиста. Спустя 50 лет Лев Николаевич вспоминал об этом: «После Крымской войны посылали в Китай людей. Приятель уговаривал меня пойти в инструкторы артиллерийских офицеров. Помню, я очень колебался. Товарищ мой поехал, Балюзюк, но он получил и другие поручения — с восточными народами поступают хитро!..» Заниматься агентурной работой Лев Толстой не пожелал. Но интерес к Китаю остался . И писатель всегда протестовал против опиумных войн и других зверств европейской цивилизации. Он понимал еще в молодости, что восточные духовные ценности ничуть не хуже европейских. Он писал как-то в статье о прогрессе: «Нам известен Китай .., опровергающий всю нашу теорию прогресса, и мы ни на минуту не сомневаемся, что прогресс есть общий закон человечества, и что мы, верующие в прогресс, правы, а не верующие в него виноваты, и с пушками и ружьями идем внушать китайцам идею прогресса».
Лев Толстой первым вступил в диалог с Востоком, диалог на равных, исключающий отношение к Азии с позиции европоцентризма. Толстой как бы смотрел на Азию изнутри. Он защищал самоценность и, как минимум, равновеликость азиатской культуры. И это в ту пору, когда Азия переживала глубокий кризис и была колонизирована Европой. Толстой смотрел далеко вперед. В ХХ1 век.
Учение Конфуция с точки зрения европроцентричности не назовешь философской системой — скорее, оно сводится к следованию древних традиций и ритуалов. Никакой европейской многосложности. Лев Толстой, изложил учение Конфуция практически в одной фразе: «Достигнув спокойствия и постоянства, следовать своей природе».
Уже этой опорой на вечные , не меняющиеся духовные ценности, Лев Толстой был близок Конфуцию. В свой поздний период, пожалуй, первым из великих европейских писателей, отодвинув европейских мыслителей, он на первое место поставил мудрецов востока. В дневнике он пишет: «Моё хорошее нравственное состояние я приписываю чтению Конфуция и, главное, Лао-цзы».
Его абсолютно самостоятельное толкование великого китайского мудреца дает нам представление не столько о Конфуции и конфуцианстве, сколько о самом русском писателе и его нравственных принципах. У Конфуция он берет лишь то, что ему близко, прежде всего этическую и нравственную проблематику, утверждение «срединности» и самосовершенствования. Русскому писателю близко конфуцианское отрицание крайностей, стремление к стабильности жизни и её постоянству.
В дневнике за 1900 год Лев Толстой пишет: «Сущность китайского учения такая. Истинное и Великое учение научает людей высшему добру, обновлению людей и пребыванию в этом состоянии…» Чуть позже в статье «Великое учение», он в уточняет свое понимание Конфуция , Лев Толстой пишет: «Великое учение , иначе сказать, мудрость жизни, в том, чтобы раскрыть и поднять то начало света разума, которое мы все получили с неба…
Древние цари, те, которые желали раскрыть и поднять в своих народах начало света разума, то, которое мы все получили с неба, прежде всего, старались хорошо управлять своими царствами. Те, которые старались хорошо управлять своими царствами, прежде всего желали учредить порядок в своих семьях. Те, которые желали учредить порядок в своих семьях, старались прежде всего исправить самих себя. Те, которые старались исправить самих себя, старались, прежде всего, установить правду у себя в сердце. Те, которые старались установить правду у себя в сердце, старались, прежде всего, о том, чтобы желания их были чисты. Те, которые желали, чтобы желания их были чисты, старались, прежде всего, о том, чтобы усовершенствовать свои суждения о добром и злом. Усовершенствование суждения о добром и злом состоит в том, чтобы углубиться и проникать в начала и причины поступков…
От царя и до последнего мужика одна обязанность для всех исправлять и улучшать самого себя, иначе сказать — самосовершенствование. Это основание, на котором строится все здание улучшения людей…«
Русский писатель осознанно не замечает главную установку Конфуция — соблюдение ритуалов и церемоний, полную подчиненность царям и правителям.
Прошел мимо противостояния Лао-Цзы и Конфуция. И если Лао-Цзы посмеивался над ритуальной вертикали конфуцианства, Лев Толстой , принимая постулаты Лао-Цзы, и в изречениях Конфуция старался уловить какие-то общие этические и нравственные установки у этих двух великих китайских философов.
Он пишет об учении Лао-Цзы: «Основа учения Лао-Тзе одна и та же, как и основа всех великих, истинных религиозных учений. […] По учению Иоанна, средство соединения человека с Богом есть любовь. Любовь же, так же, как и Тао, достигается воздержанием от всего телесного, личного. И как под словом „Тао“, по учению Лао-Тзе, разумеется и путь соединения с небом и само небо, так и по учению Иоанна под словом „любовь“ разумеется и любовь и сам Бог („Бог есть любовь“). Так что сущность учения Лао-Тзе есть та же, как и сущность учения христианского. Сущность и того и другого в проявлении, посредством воздержания от всего телесного, того духовного божественного начала, которое составляет основу жизни человека».
Не обращая внимания на явные противоречия между Конфуцием и Лао-цзы в их учениях, ЛевТолстой в равной степени относит их к великим писателям и мудрецам. Но , будучи русским даосом по всему своему миропониманию, он, отбрасывая ритуальность Конфуция и его правило покорности власть имущим, прочитывает его высказывания по-даосски. Нельзя сказать, что Лев Толстой не понимал принципы конфуцианства, или же не читал многие высказывания Конфуция. Более того, он прекрасно понимал консервативные императорские постулаты его учения. К примеру, он явно был на стороне противника Конфуция философа Мо Ди, утверждающего почти коммунистическую идею равенства всех людей. В «Круге чтения» у Льва Толстого находим: «Среди китайских мудрецов был один, Ми-Ти (Мо Ди — В.Б.), который предлагал правителям внушать людям не уважение к силе, к богатству, власти, храбрости, а к любви. Он говорил: „Воспитывают людей так, чтобы они ценили богатство, славу, — и они оценят их. Воспитывайте их так, чтобы они любили любовь, — и они будут любить любовь“. Мен-дзе, ученик Конфуция, не соглашался с ним и опровергал его, и учение Ми-Ти не восторжествовало».
Теорию равенства и всеобщей любви Мо Ди противопоставлял конфуцианскому положению о беспрекословном подчинении низших людей — высшим. В своем разборе этого древнего китайского коммуниста Лев Толстой неизбежно опровергал своего любимого Конфуция. В 1890 году он писал В. Г. Черткову: «…в китайских книгах, английских, забыл переводчика, которые были у меня и теперь у вас (Толстой имел в виду труд Джемса Легга „The Chinese Classics“ („Китайские классики“ — В. Б.), есть учение о любви Ми-ти. Помните? В учении Менция и Конфуция (в особенности Менция) есть опровержение этого учения. Так вот перевести всё это и составить книгу, в которой показать, что учение любви — как самое удобное (утилитарное) учение — предлагалось ещё вот когда и у китайцев и очень плохо опровергнуто и имело большую силу, — учение земное, утилитарное, без понятия об Отце и, главное, о жизни, то есть о жизни вечной. Очень бы хорошо было». Незадолго до смерти Толстого по его просьбе в 1909 году П. А. Буланже выпустил под редакцией самого Толстого брошюру об учении Мо Ди.
Легендарная встреча Лао-Цзы и Конфуция.
Иллюстрация из книги ’1000 ликов Бога’
Тем более, понимал он и разницу между учениями Лао-Цзы и Конфуция, согласно легенде даже встречавшимися друг с другом. Как пишет великий китайский историк Сыма Цянь : «Когда Конфуций ездил в Чжоу, он спрашивал его о ритуале, и Лао-Цзы ему отвечал: «Вы говорите о тех, кого давно нет и чьи кости уж истлели. Остались только их слова. Благородный муж, когда время ему благоприятствует, ездит на колеснице, а не благоприятствует, ходит с тяжкой ношей. Насколько мне известно, славный купец прячет глубоко, словно у него все пусто. И благородный муж обладает необъятной добродетелью, а своим видом походит на глупца. Откажитесь от гордыни и множества желаний, напыщенных манер и необузданных стремлений. Все это наносит вред вашему телу. Вот что только я и могу вам сказать». Конфуций удалился и сказал своим ученикам: «Птицы, я знаю, могут летать, рыбы, я знаю, могут плавать, звери, я знаю, могут бегать. Бегающих можно изловить в силок, плавающих — вытащить леской, летающих — сбить привязной стрелой. Как же изловить дракона, мне неведомо. На ветре и облаке он возносится на Небо. Сегодня я был у Лао-Цзы, и он походит на дракона».
Конфуций выслушивает с уважением Лао-Цзы, но отказывается его понимать.
Конфуций открыл простой, и удобный властям закон бытия людей. «Правитель должен быть правителем, работник — работником, отец — отцом, сын — сыном. Младшие должны беспрекословно подчиняться старшим, но старшие должны требовать от подчиненных и младших только то, что могут подтвердить своим примером». Но Лев Толстой в этой иерархичности метко заметил и выделил иное:
и царь, и правитель должны всю жизнь исправлять и совершенствовать себя.
В интересной книге А. Шифмана «Толстой и Восток» исследователь пишет:
«Безоговорочно приняв эти принципы конфуцианской морали, Толстой, однако, упустил из виду, что понятие жэнь неотделимо в учении Конфуция от другого понятия — ли, что буквально переводится как „церемония“, „обряд“, а означает обязанность младшего соблюдать покорность старшему… Каждый должен знать свое место. Покорность, почтительность — высшие добродетели… Проповедь покорности…» Не думаю, что писатель упустил из виду понятие ли, он его просто отбросил, как мешающее ему. Если по Конфуцию — нравственное совершенствование и правителя, и слуги — первейшая обязанность, то Лев Толстой как бы подвергает нравственному совершенствованию само учение Конфуция.
Ищет то, что близко и ему, и Лао-Цзы, и Конфуцию.
Сближали Лао-Цзы и Конфуция ненависть ко всем войнам, откровенный пацифизм, которому близок был и Лев Толстой. По сути, у Конфуция он и позаимствовал свой тезис о непротивлении злу насилием.
«На вопрос одного царька: сколько и как прибавить войска, чтобы победить один южный не покорявшийся ему народец, — Конфуций отвечал: «уничтожь все твое войско, употреби то, что ты тратишь теперь на войско, на просвещение своего народа и на улучшение земледелия, и южный народец прогонит своего царька и без войны покорится твоей власти» — пишет Лев Толстой в своей знаменитой статье «Патриотизм или мир?».
В 1886 году, знакомясь с учением Конфуция, писатель нашел его высказывания о бесконечности поисков истины, сравнение поисков истины с течением воды.
Толстой даже задумал написать рассказ на эту тему, к сожалению незавершенный. Вот этот набросок, названный писателем «Течение воды»:
«Однажды ученики Конфуцы застали его у реки. Учитель сидел на берегу и пристально смотрел на воду, как она бежала. Ученики удивились и спросили: «Учитель, какая польза смотреть на то, как текут воды? Это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет».
Конфуцы сказал: «Вы правду говорите: это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет, и всякий понимает его. Но не всякий понимает то, как подобно течение воды учению. Я глядел на воду и думал об этом. Воды текут без остановки, текут они днём, текут они ночью, текут до тех пор, пока не сольются все вместе в большом океане. Так и истинное учение отцов, дедов и прадедов наших от начала мира текло без остановки до нас. Будем же и мы делать так, чтобы истинное учение текло дальше, будем делать так, чтобы передать его тем, которые будут жить после нас, чтобы и те по нашему примеру передали его своим потомкам, и так до конца веков».
В феврале 1884 года он пишет В. Г. Черткову: «Я сижу дома в жару, с сильнейшим насморком, и читаю Конфуция второй день. Трудно представить себе , что за необычайная нравственная высота.» Спустя годы, уже в 1900 году вновь пишет: «Ничего не пишу, занимаюсь Конфуцием и очень хорошо. Черпаю духовную силу… У нас , quasi-христиан, нет никакой религии…»
Вот за такие противопоставления в пользу китайских мудрецов Николай Бердяев и обвинил писателя в безблагодатности и далекости от православия.
Думаю, Бердяев ошибался, китайские мудрецы по нашим христианским понятиям были именно мудрецами и мыслителями, не проповедниками чуждой для православия религии, и потому привлечь Лао-Цзы или Конфуция возможно даже в самых христианских поисках истины.
В конце жизни Лев Толстой задумал даже книгу о Конфуции в издательстве «Посредник». К сожалению, кроме двух набросков «Великое учение» и «Книги
Конфуцы«, и многих его цитат и изречений в сборниках для чтения , ничего написать не успел. Зато поддержал намерение своего знакомого П. А. Буланже
написать брошюру о Конфуции. Она вышла в свет в 1908 году с предисловием
Толстого «Изложение китайского учения» в издательстве «Посредник» под заглавием «Жизнь и учение Конфуция». Позже вышла и вторая в 1910 году, незадолго до смерти Толстого.
Толстой и Конфуций одинаково считали, что изначально было некое повеление Неба , некоего духовного абсолюта, и далее уже вся жизнь человека и все его непреложные законы создавались, исходя из этого небесного повеления. Признавая его абсолют , они оба мало занимались самим Небом, потому им часто отказывают в религиозности. Но в самой жизни они оба исходили из приоритета всеобщей любви.
Один — Конфуций — более рационален и ритуален, другой — Лев Толстой — более природен и органичен, но концепции мира и всеобщей любви их объединяют даже через тысячелетия.
Автор: Владимир Бондаренко
