Цяо Е “Дивная ночь” (乔叶 “良宵”, перевод)

От редакции:

Представляем дебютный пост нового автора Алины Перловой – перевод рассказа 良宵 (“Дивная ночь”) современной китайской писательницы 乔叶 (Цяо Е). Читали на одном дыхании!

Дивная ночь

1

Одетый человек здесь всегда выглядит диковато, без разницы даже, что на нём. Она одета в форменные трусы и лифчик; баня – пожалуй, единственное на свете заведение, где сотрудникам выдают лифчики и трусы. Такая у них униформа.

Лифчик маково-алый, а трусы чёрные, с прозрачной сеточкой по бокам. По идее, такое сочетание должно быть изящным и чувственным, но в толпе голых женских тел никто на это не смотрит. Чувственность и изящество здесь не ко двору, и выглядит эта комбинация немного жалко.

Она стоит у кушетки номер два, медленно растирая лежащее перед ней тело. Медленно – это только с виду, а если присмотреться, заметите, что работает она ловко и прилежно. Под её руками пожилое тело, между собой они называют таких “курага”. Растирать “курагу” труднее всего. Бывает курага “сочная”, а бывает “сухая”. На ее кушетке лежит сочная курага. Сочную курагу растирать легче, чем сухую, на ней есть хоть немного мяса, оно заполняет морщины, натягивает складки. А вот у сухой кураги одна кожа, будто слоеный пирог. Растирать такую помягче проку нет, грязь останется, а приложишь силу – они не выдерживают, начинают кряхтеть да охать. И не угодишь.

Как подул северо-западный ветер, клиентов здесь прибавилось. В народе говорят: “За осенними дождями мороз поспевает”, а для бань такой закон: “За осенними дождями денежки поспевают”. Сегодня воскресенье, самый наплыв посетителей. На то есть причины: если уподобить выходные праздничному столу с гуляньем, то в пятницу люди выбирают еду, в субботу – готовят и пируют, это день буйного веселья, а в воскресенье приходит пора убирать со стола, чистить горшки и кастрюли. Кто отсыпается, кто отмывается. Ведь наше тело – не меньше кастрюль требует ухода.

Последние два года дела у бани идут в гору. Раньше сюда больше ходили мужчины, эта баня тогда считалась элитным заведением, с посетителя брали тридцать восемь юаней, вход на 24 часа: помылся – можно бесплатно телевизор, кино посмотреть, сыграть в мацзян или в шахматы, сходить в тренажёрный зал, в интернете посидеть. Еще предоставлялась бесплатная комната для сна, там можно было отдохнуть, даже завтрак на другой день включался в стоимость. И удовольствия тебе, и экономия. Потом открылось много других бань, конкуренция стала нешуточная, тогда и взяли на прицел женские кошельки. Женщины неохотно расстаются с деньгами, и хозяева бани, беря с них пример, тоже принялись экономить: цены сейчас растут, пойди в любую общественную мойку – за вход с тебя возьмут четыре юаня, а за растирание заплатишь ещё четыре, вот и получается восемь. А здесь и обстановка хорошая, и без толкотни; да, немного подороже, но платишь ведь не за что попало, всё честно: с массажем выходит двадцать восемь юаней с человека, без массажа – восемнадцать. Что получает клиент за восемнадцать юаней? Полотенце, плавки, носки – качество так себе, но, во всяком случае, всё новое. К тому же каждый может брать сколько угодно шампуня, кондиционера для волос, геля для душа, крема “Дабао”, а ещё в стоимость входит растирание на всё тело – вполне выгодно. Она не раз видела, как женщины здесь, намазав кремом “Дабао” лицо, потом еще мазали им руки и тело, а некоторые даже натирали им пятки. Баночка “Дабао” стоит шесть с половиной юаней, а если на все тело мазать, за раз уходит полбанки. Даже на одно это можно из восемнадцать юаней три вычесть. Так-то!

– Ты алименты за этот месяц получила? – подала голос растиральщица с кушетки номер три.

– Угу.

– Когда получила?

– Раз в полгода платит, давно уже, – она отвечает немного вяло и неохотно. На самом деле, она ничего ещё не получила, но говорить об этом не хочется. Она понимает, что собеседница спрашивает только затем, чтоб самой поделиться наболевшим.

– Мой-то висельник еще не раскошелился. Две дочери, платит за них пятьсот юаней в месяц, да еще с задержками. Скажи, ну как не стыдно? Пятьсот юаней. Что на них купишь? Может, нам втроем с девчонками банной водой пробавляться? – болтовня третьего номера плывет по воздуху, огибая кушетку:

– Тебе ещё ничего с одним сыном, если получать на него пятьсот юаней, худо-бедно можно прожить, пусть даже мальчишки и едят побольше. Но всё лучше, чем у меня – на пятьсот юаней двух дочерей кормить. Пятьсот, и это на двоих, за одну, значит, двести пятьдесят дает. Ай, ну разве не красота? – третий номер не выдержала и засмеялась, она тоже хмыкнула. И тела под их руками заулыбались.

– Не пожалуетесь на него? – спросила клиентка третьего номера. Это молоденькая девушка, лежит на спине, глаза закрыты, руки протянула за голову, будто на спине плывет.

– Легко сказать, а на деле… Боюсь его совсем потерять. – Третья вздохнула, – мне-то ничего, а вот девочкам как жить. И ненавидят его, и защищают. Что у них там в головах – понятия не имею.

– Как-никак родные, нельзя рвать по живому, – проронила сочная курага с ее кушетки.

Она слушает разговор, сгибая сочной кураге руку, проворно растирает кожу на локте. Да, и ведь с её сыном то же самое. И ненавидит отца, и любит. И слова ей не даёт сказать против. Но если отец приходит навестить, тут же корчит кислую мину, и лишнего слова от него не добьешься. А она стоит и смотрит на них: отец и сын, кровь от крови – от такой картины и тепло на душе, и досада берёт.

Вот пропасть.

– Когда уже до нас дойдёт? – к ней притопотала милая девчушка со смешливой мордочкой, – мы столько ждём, что уже даже цветы завяли!

Все засмеялись. Вечно найдется такая торопыга. Но как ни спеши – толку нет, здесь свои порядки. При входе вместе с ключом от шкафчика для одежды выдают номерок, и по нему определяется порядок очереди на растирание.

– Скоро объявят твой номер, – сказала она. – Слушай внимательно, как тебя позовут, сразу приходи.

– А долго еще ждать?

– Недолго.

2

У мужа фамилия Хуа (прим. переводчика: в Китае женщины при замужестве оставляют свою фамилию), он был торговым агентом на фабрике, где она работала – хоть и развелись уже, но она по привычке считала его мужем. Когда у них всё начиналось, мать не очень-то её поддержала, сначала прицепилась к работе: мол, разве торговые агенты бывают порядочными людьми? Потом ей фамилия не понравилась:

– Никого другого не могла найти, только с фамилией Хуа (прим. переводчика: 花 – китайская фамилия, в т.ч. имеет значения “цветок, цветной, цвести”)? Что за расфуфыренная фамилия? А ребёнок родится, как имя выбирать будете? Цветной Фонарик, Цветная Линза, Цветной Металл, Цветная Капуста, Цветная Бумага, Цветной Принтер, Цветной Бульвар? Цветной Лишай? Как ни назови – один ужас выходит! – ну и ну, даже цветной лишай приплела. В сердце её уже распустился цветок для Хуа, и она не желала соглашаться с матерью, перечила:

– А как же Хуа Юнь (прим. переводчика: знаменитый полководец династии Мин)? А Хуа Мулань (прим. переводчика: легендарная девушка-воин, которая переоделась мужчиной и ушла в армию вместо своего отца, символ верной дочери)? И Хуа Мулян.

– Хуа Юнь знаю, Хуа Мулань знаю, а Хуа Мулян – это кто? – мать и правда была сбита с толку.

– Хуа Мулян – это старшая сестра Хуа Мулань, – весело отвечала она.

Безрассудно последовала за тем, кого звали Хуа, по доброй воле дала сорвать свой цветок и не знала, что в конце концов этот мужчина оправдает свою фамилию: сегодня в цветах, а завтра в слезах – любовь его быстро увяла, и он принялся сажать свои семена на чужих грядках. Сорняком, пустоцветом задушил её сад, разорвал её сердце на мелкие лепесточки. Сначала она устраивала сцены и требовала развод – он не соглашался. Но в последний раз сам заговорил об этом. Сказал про развод, и она обмерла. Тысячу раз грохотал гром, но вот и дождь хлынул. И только сейчас она поняла, что нет у неё ни зонта, ни плаща, и даже кровля протекает. Что поделаешь – скрепила сердце, проглотила обиду и подписала документы о разводе. Муж оставил ей сына, жилье и банковский вклад на тридцать тысяч юаней. Он сказал, что уходит ни с чем, даже уволился с фабрики, вроде как собрался открывать свой магазин, вести бизнес. Но в первый же месяц после развода она узнала, что он уже успел купить квартиру и жениться; новая жена моложе её на десять лет. Потом она окольными путями выяснила, что они давно сошлись с той женщиной: когда играли свадьбу, их дочь уже ходила в детский сад.

Сына зовут Хуа Янь (Цветущая Скала), а какое имя дали той девочке? Хуа До (Соцветие)? Хуа Бань (Лепесток)? Хуа Лань (Корзина Цветов)? Хуа Лэй (Бутон)? Хуа Гу (Веселая Песенка)? Когда было нечего делать, она принималась вертеть это в голове и так и сяк. Думала-думала, потом сама же над собой смеялась. Вот уж правду говорят – любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Самой нормально живётся – и радуйся, зачем о других раздумывать.

– Эй, слыхала – у Восьмой мужик тоже налево пошёл, – окликнула её третий номер.

– Знаю, – ей еще вчера сказали. “Восьмой” называли растиральщицу с кушетки номер восемь, муж у неё таксист, сошёлся с женщиной, которая держит лавку товаров для гигиены.

– Продавщица туалетной бумаги, не пойму, чего мужик в ней нашел! Я ей говорю: Восьмая, я б на твоем месте взяла и сожгла бы ей эту лавку. Там бумага одна, гореть хорошо будет. Заодно и волосёнки этой шалаве подпалишь. Таких жалеть нельзя. А она добренькая слишком. Куда собралась разводиться? Ухватись за него покрепче, не отпускай, держи – пусть хоть сдохнет – всё равно держи.

– Как бы самой от такого не сдохнуть.

– Ерунда. Он себе завёл любовь на стороне, так и ты заведи! А не хочешь – всё равно надо с этой бабёнкой повидаться, поговорить как следует, отвести душу! Если вот так тихо-мирно пойдёшь разводиться, будешь просто-напросто кулёмой. А как это ещё называть?

Она улыбнулась. Так и есть, она тоже казалась себе кулёмой. Узнав, что муж так её облапошил, она не стала поднимать шум. Спросила себя: ну поскандалишь ты, и дальше что? Что, от этого его железное сердце снова смягчится? Ещё в том дело, что не умела она скандалить, боялась. В перетягивании каната за мужа та женщина с дочерью одолели её с сыном. Сама она весила слишком мало, чтобы удержать канат – это понятно, но ведь сын – это сын. Та женщина всё же многого стоит, раз из-за неё муж ожесточил сердце и бросил семью.

Вот так и вышло, что она запросто отпустила мужа с соперницей и до сего дня еще ни разу её не встречала. Хорошие новости наведываются парами, и беда не приходит одна: вскоре после развода её сократили на работе; получив пятьдесят тысяч юаней компенсации, она тут же положила их в банк на три года. Ставки по вкладам тогда как раз подросли, через три года процентов должно набежать несколько тысяч. Сын в этом году перешёл в старшую школу, еще три года, и ему придёт пора поступать в университет (прим. переводчика: в Китае среднее образование получают 12 лет, в т.ч. 3 класса старшей школы), деньги как раз пригодятся. Тревога о будущем ушла на задний план, а на переднем осталась забота о настоящем. 500 юаней алиментов не хватит даже на то, чтоб жевать одни маньтоу (прим. переводчика: пресные булочки, готовятся на пару, без начинки) с консервированной редькой на гарнир. Хорошо ещё, что руки-ноги у неё были на месте, оставалось только работать, не жалея себя. Сыну нужно есть три раза в день, и его трёхразовое питание делило её будни на три отрезка. С утра она брала поденную работу, днем продавала овощи на рынке, а по вечерам приходила сюда.

Помогая другим расслабиться, сама она не знала отдыха. Одно время сын пристрастился к онлайн-играм, почти каждый день тащил у неё деньги и бежал в интернет-клуб, прогуливал школу. Как она ни умоляла его, как ни ругалась – всё без толку. Уже не знала, что делать, и сына возненавидела, и себя – написала завещание и, шалея от собственной смелости, вскрыла вены ножом для фруктов. И надо же такому случиться, что в это самое время пришла мать – хотела занести начинку для пельменей. Спасла её и отвезла в больницу. Все, кто приходил навестить, твердили одно и то же: “Не думай о плохом”. И мать повторяла то же самое. У неё уже мозоли на ушах натерлись. Однажды она не выдержала и накричала на мать:

– Не думай о плохом, не думай о плохом! Все знают, что не надо думать о плохом! А ты скажи мне, как об этом не думать?!

Мать умолкла, принялась реветь. Она тоже заревела. Видит бог, как она не хотела думать о плохом. Но пойдите и спросите женщин, которые через это прошли: у кого из них получалось не думать о плохом? Хоть у одной нашёлся этот дар?

3

Теперь на её кушетку легла женщина средних лет, они называли таких “квашня”. Тело у них пухлое, мышцы рыхлые, дряблые: начнёшь растирать – а она вся ходуном ходит, квашня квашней. Такие тела словно маленькие планеты из плоти – тут кратер, там бугорок. Растираешь кратеры – они становятся еще глубже. Растираешь бугры – а они расползаются во все стороны. Тело у “квашни” бесформенное, и на нем всегда найдется множество укромных мест. Но у таких женщин есть свой козырь: раз тело всё равно расплылось, они очень следят за кожей. Вот и дадим ей шанс.

– Надо же, какая красивая кожа, – со всей серьёзностью похвалила она клиентку. Из-за важного вида, с которым она это говорила, похвала звучала еще правдивей. – Такая кожа нечасто встречается.

– Сухая, – буркнула “квашня”.

– Так зима же, она у всех сейчас сухая. Влаги не хватает.

– Когда моюсь, она и должна увлажняться.

– Нет, то другое. Когда моетесь – это внешнее увлажнение, это как слюну глотать, если пить хочется: прополощешь ей рот и выплюнешь. Если уж увлажнять, то глубоко. Можно медом, можно и молоком. Я вот вас промассирую как следует, кожа после этого лучше напитается, – она роняет слова небрежно, будто придумывая на ходу, – у нас тут есть натуральный мёд, без всякой гадости, если хотите, могу потом сделать вам процедуру.

– Ну хорошо.

С виду она осталась невозмутима, руки принялись расхаживать еще усердней, а про себя тихонько выдохнула.

Сначала она не очень любила разговоры с клиентами, а потом понемногу развязала язык. Молчать нехорошо: во-первых, так ты целыми днями ходишь хмурая: и другим на тебя смотреть противно, и самой тошно, словно всюду чужая, словно не можешь поладить с людьми, вот и приходится быть букой. Во-вторых, если молчишь – будешь сидеть только на простом растирании: у них это называлось “стандарт”, за один стандарт можно было разжиться всего тремя юанями. Вечером в будние дни набиралось десять с лишним стандартов, а по выходным к этим десяти прибавлялся еще десяток с небольшим, так за месяц выходила плюс-минус тысяча. Но если получалось разговорить клиента, уболтать его на процедуру с молоком, медом или водорослями, растиральщица получала еще десять-двадцать юаней сверху, ведь доход от дополнительных процедур делился с администрацией поровну. Очень даже стоит того. Было дело, нескольких клиенток она вообще раскрутила на самый дорогой у них комплекс уходовых процедур, с каждой выручила по тридцать юаней. Как в старину говорили: кто умеет разговаривать, подобен денежному цветку. Само собой, есть и доля везения в том, чтоб заработать эти деньги, но куда важнее уметь заворожить человека своими словами. Уяснив такой закон, она решила как следует потрудиться. Даже купила несколько книжек, чтоб понять, что к чему. Ведь прежде чем читать проповедь, неплохо бы самому разобраться в сутрах.

Конечно, тут важно ещё понимать, кому и что говорить; видеть, что за птица перед тобой. Раз женщина пришла сюда, значит наверняка живёт неплохо, но всё-таки все люди разные. Некоторые как лягут на кушетку, всё тело у них становится напряжено, сковано – по такой сразу видно, что в первый раз пришла. Когда её растираешь, и нервы у неё натянуты, она старается поспеть вперед твоих движений. Ты ещё не дошла ей до рук, а она их уже задрала. Не дошла до коленей, а она уже ноги в коленях согнула. Станешь растирать посильней или послабей – такая ничего не скажет. Она и не спрашивает. А есть и другие: растянется на кушетке и лежит тихо-покойно, дожидается твоих рук, чтоб они пришли и навели порядок – по такой сразу понятно, что завсегдатай. В каком месте ни растирай, как ни растирай – она остается расслаблена; эти клиентки отлично чувствуют руки, их она всегда спрашивает: не слабовато? не больно? может, спину еще немного разотрём? еще раз по животу пройдёмся? Деньги, заработанные на дополнительных услугах, шли в основном от таких клиенток. А они тоже бывают разных сортов: одни не раздумывая смело соглашаются на любые дополнительные процедуры; такие сами не раскошеливаются, за них кто-то платит, обычно это жёны чиновников – тратят деньги с грозной решимостью. Другие сначала всё как следует выспросят: что да почём, да какой эффект, и только потом соглашаются на услугу – такие женщины сметливы и благоразумны, чаще всего, это хозяйки собственного дела. Третьи полдня соображают, раздумывают и только потом решаются: это молодые хозяйки, у них совсем недавно всё в жизни перевернулось.

Она неплохо разбиралась в людях, и ум у неё был светлый, поэтому стоило ей заговорить, и почти наверняка процедура оказывалась продана. Хотя постоянных клиентов было мало, и большинство посетителей общались с ней впервые, она была довольна и этим. Как говорят, солдаты приходят и уходят, а казарма стоит на месте. Вот она – её казарма, вот её солдаты – одни приходят, другие уходят, и если собрать с каждого по капельке, по монетке, то жизнь у нее с сыном уже потечет привольней.

4

– Хай! – молодая женщина легла на место номер два и зовёт девочку, что недавно прибегала поторапливать, – ну-ка марш на эту кушетку!

Девчушка плескалась в бассейне, услышала зов, и вот уже резво топочет к маме, ловко взбирается на третью кушетку.

На вид ей лет семь-восемь. Между собой они называют таких “вода”. Разве не похожа? Словно ласковая водичка, вся искрится и играет – с ног до головы, от ресниц до ногтей. Они особенно радовались и были особенно осторожны, когда случалось растирать “воду”. Во-первых, у “воды” на теле грязь не копится, протрешь раз – и она уже чистая: силы экономятся, а денег получаешь не меньше. Поэтому тут надо вкладывать всё свое умение. Во-вторых, если чуть посильнее станешь тереть – сразу высушишь “воду” досуха, ей станет больно, она и убежит. А в-третьих, всем нравится болтать с “водой”, разговаривать с такими посетителями интересней всего.

– Сколько тебе лет? – спросила Третья.

– Еще месяц и будет восемь.

– Как звать?

– Угадай.

– Тут не угадаешь. Это как иголку в море-океане ловить.

– О, ты сейчас как раз назвала мое имя.

– Иголочка?

– Ага, ниточка! – девчушка расхохоталась, – Море, Хай (прим. переводчика: 海 – досл. “море”). Ты и сказала: “в море-океане”. И мама меня сейчас по имени звала.

– А я-то подумала, что мама твоя “эй” кричала, – Третья тоже засмеялась, растирая девочке живот. – А почему у тебя имя, как у мальчишки?

– Нет такого правила, что девочкам это имя нельзя. Даже певица одна есть, ее зовут Цзу Хай, – вот ведь какая, за словом в карман не лезет.

– В школу ходишь?

– Ага. В первый класс, – и вдруг захихикала, – щекотно!

Молодая её мать всё это время лежит с закрытыми глазами. Она прошлась по её руке, сняла с запястья яшмовый браслет, положила его на пластмассовую табуретку, стоящую рядом.

– Гляжу, браслет у вас хорошей работы, – похвалила она. На самом деле, она в этом ничего не понимала. Но от доброго слова ведь в убытке не будешь.

– Да. Сюяньский нефрит (нефрит, который доставляется из уезда Сюянь, провинция Ляонин, окрашен в белый или светло-зеленый цвет), наш папа привёз из командировки.

– Вот молодец, знает, как порадовать.

Уголки рта у женщины чуть приподнялись.

– Папу больше любишь, или маму? – Третья всё развлекала девчушку.

– Ой, сколько можно уже такое спрашивать, – девочка нахмурила бровки, – можешь что-нибудь пооригинальней придумать?

– В оригинальностях я не разбираюсь, давай лучше ты мне расскажешь.

– Хорошо. Тогда я загадаю тебе головоломку, – девочка воодушевилась, – человек чистит зубы и при этом свистит. Как у него это получается?

– Натренировался поди…

– Он чистит, – девчушка растянула рот в предвкушении успеха, – вставные зубы!

Все вокруг, и те, кто растирал, и те, кого растирали, разом захохотали. А мама повернула голову и с умилением взглянула на дочь.

– Корова глядела на восток, три раза крутнулась направо, два налево, потом еще три раза направо, куда теперь смотрит ее хвост?

– Ой… Надо подумать…

– Чего тут думать? Вниз же!

…

Под общий хохот она подняла глаза на душевую зону напротив. В шумных потоках воды стоят голые люди. На каждом взрослом теле – толстом, худом, высоком, низком – на каждом из них виднеются всё те же черные участки. Голова, дальше подмышки, потом между ног. Когда была маленькой, она не могла взять в толк: почему женщина – это женщина? Почему вырастая, женщины всегда становятся такими? Сейчас уже, можно сказать, поняла: нет тут никаких “почему”, женщина – это женщина, вот и всё. Когда девочка вырастает, то должна стать такой. Растирая женские тела разных возрастов – одним всего несколько годиков, другим уже десять, двадцать, и затем сорок пять, семьдесят, восемьдесят – она нередко впадала в оцепенение. Тогда ей казалось, словно все эти люди были одним и тем же человеком. И словно это всё была она сама. И тогда, в этом оцепенении, её сердце сжималось от накатывающей тоски и жалости.

5

Дочку давно уже растёрли, а она все трудится над мамой, едва до половины дошла. Образцовое тело молодой замужней женщины, они между собой прозвали таких “вазами”. Ведь так и есть. Крепкие, словно из глины мышцы, ладные изгибы. Как ни посмотри – ваза. В такую вазу и помещается женский цветок, от которого распускается мужская тоска. Грудь у вазы литая, сочная, будто на неё перевернули до краев полную чашку с рисом. Когда она дошла до груди, под руками почувствовала полноводную, нежную упругость, словно это напитанную губку растирают ее ладони. На таких телах почти нет морщин и складок, их хорошо растирать. Но есть и участки, над которыми ей приходится потрудиться: если где скопилось много грязи, там она растирает на два, а то и на три раза. У таких женщин-полнолуний всегда сильные и живые тела, и даже грязь на них тоже живая и сильная: новые и новые волны серо-белой стружки, словно прилив, выступают на коже, кажется, никогда не дотрешь ее дочиста. И пока кожа на ней не станет сплошь багряно-красной, о чистоте тут и говорить нечего.

Она снова принялась растирать женщине спину. Спина гладкая, что полированная кухонная досочка, хоть бери и лапшу на ней раскатывай. Раньше и у неё самой была такая гладкая досочка-спина, и муж любил её без памяти…

– Ты что делаешь? Чуть волосы мне не содрала, – возмутилась клиентка.

Она опомнилась, убрала выбившиеся волосы, принялась растирать дальше. Уже десять, а люди всё прибывают и прибывают. Сегодня, видать, придётся остаться за полночь.

С этой работой видишь столько человеческих тел, сколько никто больше не увидит. Днем, на шумном, переполненном рынке, перед ней проходили друг за другом одетые люди, вечером, в шумной, переполненной бане, перед ней сменялись люди голые. Днём она глядела на причудливые одежды, вечером – на непохожие друг на друга тела.

Одна женщина до пояса была черная, а ниже – белая, другая спереди красная, сзади желтая, у одной на грудях было вытатуировано по розе, у другой на спине красовалась крыса… А куда больше женщин ходят с другими отметинами – два шрама под пупком, вдоль или поперек – следы от кесарева сечения. Как-то раз она нащупала у одной клиентки под нижней челюстью горстку уплотнений – словно ядрышки разной величины – та женщина ей сказала, что недавно сделала липосакцию, убрала второй подбородок. А у другой клиентки в груди она нащупала что-то странно-мягкое; та сказала, что это ненастоящая грудь, внутри там силикон. Велела ей растирать потише. И поэтому когда она в следующий раз у другой клиентки нащупала силикон, руки ее сами собой стали растирать слабее. Клиентка велела ей тереть жестче, и тогда она сказала, что боится передавить силикон. Женщина сильно разозлилась:

– Ты что несёшь? Какой силикон? У меня всё натуральное! Ты вонючая растиральщица, делай что тебе велят. Подлый твой язык, кто вообще разрешал тебе им молоть?

Обычно она всегда терпела. Их работу относят к “сфере услуг”, это если говорить красиво, а если не очень подбирать выражения, то они – просто обслуга. А для обслуги есть только один завет: терпение. Обычное недовольство всегда в порядке вещей: эту слишком сильно или слабо растёрли, она тебя разбранила, другой пришлось долго ждать в очереди, и вот она жалуется; можешь терпеть – вот и терпи. “Терпение бережёт деньги”, ей ведь было уже за сорок, даже ближе к пятидесяти, разве могла она не понимать этот закон? Понятно, вот и славно, вот и смоем, сотрём, как грязь с их тел, все их грязные слова, ругань, жалобы, чтоб вода, журча, унесла их с собой. Вот и дело с концом. Но в тот день она терпеть не стала. За что тут было её ругать, да еще называть “вонючей”? Трясущимися губами она отвесила женщине ответный комплимент:

– Может, и вонючая, но всё лучше пахну, чем твой рот!

– Ого, раз ты так хорошо пахнешь, почему еще на витрине в парфюмерном не красуешься? Почему же тебе тут приходится потеть, людям пятки да задницы растирать? Что же это за счастливый жребий тебе выпал? Какое из благовоний на родовом кладбище тебе принесло такую завидную долю? – вот так: всех их вместе одним ударом пришибла. Язык у той женщины оказался острый, как бритва, до крови задел десяток растиральщиц, что там были. И подруги побросали работу, столпились вокруг неё, принялись наводить порядок. Поначалу женщина выкатила глаза, что дохлая рыба, начала с ними препираться, но потом струхнула, загасила свой пыл, пришибленно слезла с кушетки, пошла прочь.

В тот день после работы она не дала подругам разойтись по домам, пригласила их на ужин. Пошли в уличную забегаловку, взяли несколько закусок, каждой заказали по тарелке пельменей, по стаканчику пива, но радости было столько, что смех их бился о красно-синие полоски тента над головами и прорывался дальше, в небеса.

6

– Массаж с молоком, – женщина наконец растерта, лежит, не шелохнувшись.

– Угу, хорошо.

На первый взгляд голая женщина – она и есть голая женщина, но приглядись повнимательнее, и поймёшь, что всё не так просто. Цвет кожи, рост, вес, красота – это всё внешние различия, а вот стоит взглянуть на то, как она лежит, и сразу заметишь разницу. Некоторые женщины вроде лежат тихо, но их тревога словно изнутри жжёт им лицо. А другие спокойны и телом, и душой, и безмятежность сочится у них из каждой поры. У одних докучливый, болтливый язык – сердце переполнено, вот и приходится развязывать рот. А у других угрюмость до того пустила корни в тело, что её не спугнёшь никаким шумом, никаким весельем. Большинство же то хлопочут, то тревожатся, то веселятся, то гордятся собой, всего помаленьку… Мелкие мысли и заботы переполняют их так, что всё тело их становятся похоже на дребезжащий колокольчик.

Она и перевидала, и переслыхала таких немало. Когда женщина лежит голая, сердце у неё тоже часто обнажено. За полчаса растирания всегда найдется клиентка, не способная сдержать слов, охочая до разговоров. В большом городе народ в баню идет сплошным потоком, знакомых тут не встретишь, никто ни о ком ничего не знает, едва ли с кем-то отсюда еще увидишься, а значит, разговор останется просто разговором. Было раз, клиентка рассказала ей, что спит с деверем. Он вязался к ней с тех самых пор, как она пришла в семью. Она не смогла его переупрямить и однажды уступила. А где раз, там и два, три, и так без счета, назад пути нет. Она думала, что муж не знает, только потом поняла, что ему всё известно. Ну знает, и пусть знает. И дни бестолково побежали дальше. А другой раз она растирала молоденькую девушку, и у той все тело было в ссадинах, которые только-только начали бледнеть. Девушка призналась, что она проститутка, и это следы от клиентов. Улыбнулась и добавила: боль, конечно, страшная, но в ней есть своя радость. А увидев, как она остолбенела, лишь щелкнула пальцами: “Да ты все равно не поймёшь”. Что ещё? …Муж меня младше, каждую ночь лезет, и в месячные тоже не отстает, из-за него у меня не проходят женские болезни… …Но и так тоже неплохо, всё лучше, чем идти шум поднимать… …Классно срубили денег на бирже, акции шикарные, а вчера в зале торгов видела, как одного знакомого насмерть хватил удар… А ещё как-то раз при ней разговорились две клиентки, по виду учительницы, одна вздохнула: “Жизнь человека всего лишь сон” (прим. переводчика: одно из положений даосизма, заключается в том, что жизнь так же скоротечна и иллюзорна, как сон), вторая ей в тон: “Дивная ночь всегда так эфемерна…”. Про жизнь и сон она еще поняла, а “дивная ночь так эфемерна” – это что за штука? Она очень аккуратно спросила клиентку, что тут имелось в виду, та засмеялась:

– Дивная ночь – значит хорошая, весёлая ночь. А “дивная ночь так эфемерна” – значит, что хорошая ночь всегда кажется короткой.

Она закивала головой: вот, узнала новое. Чего только нет на свете… Профессия у них совсем не почётная, но от того, что они пусть ненадолго, но сближаются с телами клиенток, те доверяют им, и слова их, словно вода, свободно текут наружу.

Ей нравилось здесь всё больше. Она слушала шепоток клиенток, пересмеивалась с другими растиральщицами, и так, вечер за вечером, проходило время. Когда посетители расходились, они мылись сами, растирая друг друга, дурачась и хохоча, словно дети, потом каждая шла к себе домой, валилась в постель и спала до самого рассвета. Вот так и шли дни; азарт и предвкушение заработка занимали её вечера, и она забывала про усталость: ведь дивная ночь всегда так эфемерна.

Когда случалось что хорошее – дали зарплату, или сын отлично написал контрольную – настроение у нее становилось ещё лучше, о чем ни подумает – всё кажется замечательным. Если видела людей, что живут лучше, чем она, то говорила себе: “Вот ведь как бывает, кто знает, может, и я так заживу когда-то. Всё ещё возможно”. А если встречались такие, кому приходилось хуже, чем ей, то она убеждала себя: “Всё-таки лучше жить как я, чем вот так – красиво напоказ и худо внутри. У меня ещё всё неплохо”. Если же она видела таких – серединка наполовинку – то говорила себе: “Живут вон почти как я, разве это не хорошо, что у меня всё как у людей?”. И про мужа уже не думалось с прежним остервенением. Да, бросил её одну с ребёнком, но разве был он хорошим мужем? Ушёл и ушёл, чего тут жалеть. Ну подыскал себе кого-то, и пусть, пусть он наслаждается своим цветастым счастьем, и пусть кто-то вместо неё терпит его цветастые грехи. Она не верила, что он способен исправиться, как собака не может перестать подбирать чужое дерьмо. Живётся ей сейчас не привольно, но есть квартира, вклад в банке на 70-80 тысяч, сама может заработать пару тысяч в месяц на жизнь, сын каждый день ест мясо, а когда приходит пора менять одежду, они могут купить новую – не такая уж дурная жизнь. Самое главное, что она здорова, может работать в нескольких местах, и сын растёт всё понятливей, знает, что нужно учиться – в тот раз, когда вены вскрывала, не только осталась невредима, но и покончила с его зависимостью, разбудила в нём ум: само небо о них позаботилось.

Постепенно она поняла, что её сердце уже не такое, каким было раньше. Словно мать тогда уговорила её не думать о плохом. Как это произошло, почему, она и сама не знала. Но она точно изменилась.

Изменилась, вот и хорошо. Хорошо сердцу, хорошо и рукам. Сердце идёт вслед за руками, и растирает она всё проворнее, ловчее. Умелыми руками листает тела на своей кушетке: шея, плечи, грудь, ребра, поясница, пах, бёдра, голени, пальцы ног, пальцы рук… Там, куда приходят её руки, скатывается грязь, а потом выступает белое-белое тело, и она чувствует себя на важном посту – словно искусный врачеватель, словно повар, знаменитый своим мастерством, словно увлечённый режиссер или полководец, в чьих руках судьбы страны, словно император, превосходящий величием всех смертных. В промежутках между телами она окатывает кушетку из тазика. Брызги воды, повинуясь ее рукам, рушатся на кушетку и затем радостно летят вниз, вниз, словно водопад. Эти пара минут для неё единственное время передохнуть. Она хорошенько разгибает спину, вздыхает раз, еще раз и снова склоняется над кушеткой.

7

– Мам, ты скоро закончишь? – когда девочка снова пришла поторапливать, она уже намазала женщину молоком и заканчивала массаж.

– Сбегай за телефоном, я папе позвоню, – женщина протянула дочке намокший номерок, та схватила его и поскакала к раздевалке. Мигом вернулась. Подошла к маме, но телефон ей не отдала, а сама – тыц-тыц-тыц – набрала номер.

– Пап, ты помылся уже? – повернулась к маме, – он давно уже всё.

– Пусть снаружи нас подождёт.

Девочка передала в телефон мамины слова и тут же оттопырила губки:

– Папа говорит, он нас ждать не будет, мы долго возимся, он поедет домой.

– Да ладно, – равнодушно сказала женщина, направляясь в сторону душевых.

– Пап, да ладно! – девочка семенит за мамой, хихикая в трубку. Неизвестно, что ей на том конце сказали, но её личико стало вдруг еще капризней, и звонким голоском она взвизгнула в трубку:

– Хуа Чжицян, да ладно!

Она как стояла, так и застыла. Руки замерли. Шумная баня вся будто притихла, угомонилась. И вода вдруг стала течь беззвучно, и ей показалось, будто вся кровь в её теле разом остановилась.

Это она. Она. Та женщина. Та, что лежала тут, это она и была. Все подробности – где и как она сейчас растирала – разом ворвались в ее мозг, расталкивая, тесня друг друга, разрывая ей голову. На неё накатила волна отвращения. Чуть не стошнило. Она прикрыла глаза, зажала рот, не помогло. В памяти тело той женщины сверкало ярко, как глыба льда, кололо ей глаза.

Она присела на табуретку, ей показалось, что все силы из неё вытекли. Когда садилась, задела что-то жесткое. Нащупала, вытащила наружу.

Это браслет той женщины.

Этой отвратительной женщины. Этой женщины, которую надо бы рассечь на тысячу кусочков. Этой женщины, которая отняла у нее мужа. Этой лисы, мерзавки, шлюхи… Ей хочется выругаться, хочется выпалить всё ругательства, которые она знает, но ни одно не выходит. Все слова застряли у неё в горле, столпились кучей.

– Вторая, – кто-то её зовет. Она не отвечает. Ее зовёт Третья, она не отвечает. Третья и Четвёртая подошли к ней, потрогали лоб, спрашивают, что с ней, она не отвечает. Пятая только что растерла клиентку и взяла себе её очередь. Третья и Четвертая обеспокоенно трясут её, остальные растиральщицы тоже спешат к ней с расспросами. В окружении людей слепящий глаза ледяной свет наконец померк, она потёрла лицо:

– Устала.

Третья и Четвёртая стащили её с табуретки, велели скорее ополоснуться и идти домой. Она потерянно приплелась в душевую, включила воду. Тёплая струя тотчас полилась вниз по понурой голове, но кажется, это не её тело стоит тут, под душем. Она опустила голову, взглянула на себя, только сейчас поняла, что так и не сняла лифчик и трусы.

Вот её тело, оно старше той женщины на десять лет. Эти два тела связаны с одним и тем же мужчиной. А разница в том, что это тело – что старая халупа, а то – новый нарядный дом. Это тело когда-то нежили и ласкали, а то ласкают до сих пор. Это тело сегодня вечером роскошно растёрло то тело, а когда то тело придёт домой, его ждет самая настоящая дивная ночь… То тело только и занимается тем, что унижает это тело, что раньше, что теперь.

Вот за стеной раздался голос. Даже смотреть не надо, она знает, что это та женщина. Моется в соседней душевой. Она уставилась на полочку для косметики. На ней стоят принадлежности для душа: шампунь “Rejoice”, молочко для лица “Дун’ян чжихуа”, бальзам-ополаскиватель “Lux”, гель для душа “Лунлици”… У Rejoice самая большая бутыль, емкость 2000 мл, а тяжести будет на два с лишним кило, хватит, чтобы припечатать как следует? Или просто – схватить её за волосы и избить? Волосы у неё длинные. Она если начнет бить, то подруги наверняка придут на подмогу, уж она в убытке не останется… Избить! Избить!

Она стучит кулаком по белоснежному кафелю. Она не может больше думать о хорошем, не может, не может. Ей казалось, что она давно выбросила всё из головы, но только сейчас стало понятно, что до сих пор еще носит это с собой. Что-то больно бьется о её сердце, словно волны паводка или лавы – удар за ударом, один за другим, еще чуть-чуть и разобьют ее на осколки.

Разобьют, и станет легче? Это как нарыв – выдавишь из него гной, и полегчает?

Брызги воды из душа шлёпаются ей на тело, сливаются в ручейки. Её слёзы тоже втекают в эти ручейки, уносятся прочь. Вот бестолочь! Грёбаная же ты бестолочь! – набросилась она на себя. Та, которой надо бы слёзы лить, за стеной стоит, тебе какой толк плакать? Но она не может удержать слёз. Вся её обида брызжет наружу и течёт прочь вместе с журчащими струями воды. Она нащупала спиной опору, повернулась лицом к соседней душевой. Никто не слышит её сдавленных, глухих рыданий. Никто не видит её лица. Только по красному лифчику и черным трусам можно понять, что она растиральщица.

Стоит она ровно, словно неподвижное прямое дерево.

8

Неизвестно, сколько она проплакала, но остановив слёзы и обернувшись, она снова увидела ту женщину.

Женщина ополоснулась. Женщина подошла к зеркалу. Женщина достала одноразовую зубную щетку. Женщина распаковала зубную щётку, женщина выдавила на неё пасту. Женщина чистит зубы. Женщина зовёт дочь чистить зубы. Женщина почистила зубы. Женщина промокнула полотенцем пену с уголков рта. Женщина сходила в туалет. Женщина пошла в другую душевую подмыться.

Она всё стоит и смотрит на эту женщину, не шелохнётся.

Вот женщина собирается уходить.

Женщина с ребёнком пошли к выходу.

Она вдруг поняла, что у неё что-то зажато в руке – она всё еще держит тот браслет.

Женщина и девочка взяли по банному полотенцу, обулись в тапочки.

Яшмовый браслет в потоках воды кажется пронизанным светом, изумрудно-зелёным, бесподобным. Она крепко сжимает браслет в пальцах, словно вот-вот его раскрошит. Но зачем она его держит? Вдруг она поняла: что бы ни было, она должна вернуть женщине этот браслет. Она не допустит, чтобы он тут остался, чтоб он тут сегодня остался. Ни в коем случае.

Вот только она не может пойти и отдать ей.

Надо, чтоб та женщина сама пришла и забрала.

Она должна окликнуть их.

Но как окликнуть? Позвать дочку или позвать ее саму? Позвать “Хуа Хай” или “Мама Хуа Хай”?

Она не знает.

Времени нет. Сейчас они исчезнут в дверях. Окутанная туманом из пара, она вдруг замерла на миг, потом высоко-высоко подняла браслет, будто держала в руке жирную, ярко-зеленую точку. А потом собрала всю силу, какая у нее была, и крикнула вслед двум удаляющимся фигурам:

– Эй…

(Ссылка на оригинал.)