Традиционные развлечения в китайский Новый год

В 15-й день 1-го месяца по лунному календарю в Китае отметят праздник фонарей (кит. 元宵节, пиньинь: Yuánxiāojié, палл.: Юаньсяоцзе), знаменующий собой окончание праздника Весны или традиционного Нового года. Сегодня мы публикуем последнюю главу об этом празднике из книги «Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год».

Хотя праздник Первой ночи был днем гостеприимства, его неповторимое очарование ощущалось в первую очередь на улице и в ночное время. Одни только фонари, висевшие повсюду, уже являли феерическое зрелище. Недаром вошел в пословицу зевака, который, «заглядевшись на фонари, забыл поесть юаньсяо». И напрасно призывала женщин к целомудрию назидательная поговорка: «Хороший юноша не служит в солдатах, хорошая девушка не ходит смотреть на фонари». Представительницы прекрасного пола, большую часть времени сидевшие взаперти, тоже не упускали случая прогуляться по залитым светом улицам праздничного города.

Вот уже по крайней мере полторы тысячи лет новогодние фонари являются в Китае предметами эстетического любования, и многие из них способны поразить любого прихотливой фантазией и тонким художественным вкусом их создателей. Современники правления династии Тан сообщают об украшавших дома столичной знати фонарях удивительно искусной работы, сделанных в виде различных мифических персонажей, о стоявших перед императорским дворцом гигантских фонарях и колоссальном колесе из бамбука, на котором горело одновременно 50 тыс. фонариков.

В старом Китае фонари по своей социальной значимости разделялись на «казенные», украшавшие правительственные учреждения, и «частные» — собственность частных лиц, в том числе и разного рода корпораций. Так, старожилы Ханчжоу до сих пор помнят выставку 36 огромных фонарей, висевших некогда у главного храма города и символизировавших 36 городских гильдий.

Почти все распространенные в XIX в. типы фонарей были известны уже во времена правления династии Сун (960-1278). Однако не следует думать, что производство новогодних фонарей давно исчерпало свои эстетические возможности. Как настоящее искусство, оно всегда оставляло простор для индивидуальной самодеятельности и соединения традиционных образцов с новыми формами. Заметим, что это было искусство подлинно народное, отнюдь не ограничивавшееся узким кругом профессиональных мастеров, и что многие его шедевры делались руками простых деревенских женщин. Разнообразен был и материал, применявшийся при изготовлении фонарей: в дело шли дерево и стекло, бамбук и стебли гаоляна, бумага и шелк.

Здесь невозможно описать все виды праздничных фонарей. Отметим важнейшие из них. Помимо фонарей в форме самых разных геометрических фигур существовали фонари, имевшие вид фантастических и реальных зверей — баранов с кивающими головами, верблюдов, обезьян, зайцев, львов, драконов и т. д.; фонари в форме крабов с шевелящимися клешнями, птиц, кораблей, рыб, ваз, аквариумов; фонари, изображавшие популярные божества; фонари-шары, которые можно было катить по земле. Всеобщее внимание привлекали фонари — бумажные цилиндры, которые вращались от тепла горевшей внутри свечи. На таких фонарях красовались изображения скачущей лошади, лодки с пассажирами, петуха, клюющего зерно, играющих детей, какой-нибудь соответствующей случаю сцены из популярного романа, театральной пьесы или древнего сюжета «превращения рыбы в дракона»: плывущий по волнам карп внезапно оборачивался драконом, взмывающим в небеса (этот сюжет с древности служил своеобразной иллюстрацией представления о чиновничьей карьере как награде за прилежание в учебе). Были фонари, имитировавшие куски льда, освещенные изнутри. Некоторые ухитрялись поместить внутрь такого куска льда или ледяной фигуры молодые побеги пшеницы. В любом случае вывесить на всеобщее обозрение какой-нибудь примечательный фонарь было делом чести едва ли не каждой семьи. Во многих районах Китая, особенно на Юго-Востоке, люди ходили по улицам, держа в руках бамбуковые шесты с фонарями или даже целой гирляндой фонариков.

Одним из любимейших китайцами увеселений в праздник фонарей были фейерверки. Если в первые дни встречи Нового года вспышки шутих и ракет были скорее сопровождением разных церемоний, то теперь они, подобно фонарям, становились вполне самостоятельным зрелищем и, более того, искусством, имевшим миллионы поклонников и взыскательных ценителей.

Знатоки различали два «стиля» фейерверка: гражданский и военный. Первому был свойствен сдержанный, неброский, но изящный подбор цветов, второй отличался бурным ритмом взрывов, ярким каскадом красок, громким звуком. Имелись и признанные традиции искусства пиротехники. Так, по всему Китаю славились хитроумные заряды, изготовленные мастерами-пиротехниками из уезда Пинху в провинции Чжэцзян.

Устраивали фейерверки на специальных помостах, обычно посреди площади. Здесь каждый любитель пиротехники мог продемонстрировать свое умение: одна за другой взрывались коробки с порохом, из которых вылетали огненные букеты и стрелы, устремлялись в небо разноцветные ракеты, с оглушительным треском лопались горшки, выбрасывавшие на зрителей снопы искр. Большой популярностью пользовались ракеты с двойными зарядами: первый заряд взрывался на земле, второй — после того, как ракета взлетала в воздух. Бывали и такие гирлянды зарядов, из которых при каждом взрыве поочередно вываливались различные картины — пейзажи, беседки, гуляющие пары, иероглифы с «хорошим» смыслом и т. д.

В Пекине и других городах Северного Китая устанавливали глиняную скульптуру Огненного судьи — повелителя демонов и владыки ада. Из отверстий в скульптуре, внутри которой горел уголь, выбивались струи дыма и пламя, что придавало и без того грозному хозяину загробного мира еще более устрашающий вид. В уезде Цюаньнань (провинция Хэнань) на праздник Первой ночи ставили такую же огнедышащую фигуру Цинь Гуя, сановника XII в., который вошел в историю как вдохновитель позорного мира южносунской династии с кочевниками-чжурчжэнями, захватившими тогда территорию Хэнани.

На Шаньдунском полуострове крестьяне многих деревень еще в начале нашего века устраивали у себя в деревне оригинальный аттракцион: соорудив из стеблей гаоляна небольшой павильон, они выстраивали вокруг него ограду с девятью изгибами, освещенную множеством фонариков. Известно, что в XVII в. этот аттракцион был очень популярен в окрестностях Пекина и что в некоторых павильонах, выстроенных тогда местными крестьянами, горело по нескольку тысяч фонариков. Такие лабиринты назывались «девятью излучинами Хуанхэ». Заметим, что «девять излучин Хуанхэ» с древности считались чем-то вроде земной манифестации космического лабиринта — образа, чрезвычайно популярного в китайской мифологии.

В ряде районов Китая, в частности на равнине Хуанхэ и на Юго-Востоке, сохранился старинный — засвидетельствованный уже в эпоху правления династии Сун — обычай строить на праздник фонарей помосты с фигурами зверей и богов, с беседками, пагодами, священными треножниками и прочими сооружениями, изготовленными из разноцветной бумаги и освещенными фонариками. В Чжэцзяне на таких помостах устраивался своеобразный парад богов, которых представляли дети в фантастических костюмах. В некоторых городах Хэбэя на них разыгрывались целые представления. Декорациями служили макеты символизировавшей мир горы с ее небесными, земными и подземными обитателями или буддийского храма со статуями богов. Сюжеты представлений черпались из традиционных мифологем «чудесных метаморфоз», например «превращения рыбы в дракона».

Ни в одном городе и даже ни в одной деревне праздник Первой ночи не обходился без шумных процессий и представлений, устраивавшихся как профессиональными актерами. так и чаще всего любителями. В праздничных шествиях, проводившихся обычно с 13-го по 15-е число, царила стихия карнавала: наряду с людьми в масках зверей и духов в них участвовали юноши, переодетые девушками, и дети, изображавшие стариков. Группы самодеятельных актеров на ходулях, наряженных рыбаками, дровосеками, монахами, красавицами, удальцами и пр., показывали незамысловатые трюки и бытовые сценки (ходули были известны в Китае с глубокой древности и никогда не теряли популярности). Повсюду в деревнях группы самодеятельных певцов пели «песни сева», или, как именовали новогодние песни в большинстве районов Юга, «песни сбора чая». В этих песнях говорилось о труде крестьянина в течение года, и исполнение их должно было обеспечить удачу в наступившем году. Пение таких песен обычно носило характер особого ритуального состязания между двумя группами певцов.

Очень часто на улицах можно было видеть детей, которые ходили от дома к дому и разыгрывали короткие театрализованные представления, соединявшие пантомиму, пение и элементы акробатики. По всему Восточному Китаю пользовалась популярностью сценка, в которой играли мальчик и девочка в масках распутного «большеголового монаха» и некоей благочестивой девицы по имени Лю Цуй. Под руководством взрослого провожатого, аккомпанировавшего на барабане, дети разыгрывали шуточное представление — «драку большеголового монаха с Лю Цуй». На улицах деревень северной части Гуандуна дети исполняли «танец фениксов», в других районах Южного Китая были распространены танцы журавлей, рыб, лошадей, быков. Большой популярностью пользовались и игравшиеся специально на празднике фарсовые сценки, такие, как «слепцы гуляют среди фонарей» или «монах ведет слепого па праздник фонарей».

Одним из традиционных зрелищ, приуроченных к празднествам Первой ночи, была так называемая «сухопутная лодка». Прежде в Южном Китае большую лодку на колесах, служившую нередко жертвенником, катили во главе процессии, изгонявшей демонов моровых болезней. Изгнание нечисти с лодочки, которую пускали по воде,— распространенная форма экзорсистского обряда в Китае. В XIX в. крестьянские парни, приезжавшие на праздник в города, разыгрывали целое представление, навеянное карнавальной темой «сухопутной лодки». Несколько веток, покрытых свисавшим до земли куском красной материи, изображали некое подобие лодки. Один юноша, наряженный девушкой, стоял посередине конструкции, другой становился позади него и выступал в роли лодочника. Нижняя часть тела актеров была закрыта занавесом, так что создавалось впечатление, будто они плывут; для большего эффекта на носу «лодки» иногда помещали пару миниатюрных женских ножек, высовывавшихся из складок занавеса-юбки. «Девица» пела песню, а ее спутник отвечал ей репликами, полными грубоватого народного юмора. В Центральном Китае такую импровизированную «лодку» называли «лодкой сбора лотосов».

Та же карнавальная стихия заявляла о себе в обычае назначать шутовского правителя праздника. В Северном Китае его когда-то называли «фальшивым чиновником» или «гнилым чиновником», впоследствии его стали именовать «чиновником фонарей». В дни праздника «чиновник фонарей» отправлялся «инспектировать» освещенный огнями город. Он носил вывернутый наизнанку кафтан, летнюю шапку и старомодные большие очки. Шутовского чиновника сопровождали комично одетые воины и дети, изображавшие ученых старцев; позади ехала верхом на лошади его супруга. Каждый вечер «чиновник фонарей» объезжал город и с тех домов, где не соблюдали обычай праздника, брал штраф лепешками юаньсяо.

Еще один традиционный карнавальный элемент празднеств Первой ночи — мотив ритуальной кражи. В средневековом Китае существовал обычай красть фонари во время праздника. Считалось, что это приносило благополучие и удачу в новом году. На севере страны во многих домах ставили лампадки из пирожных, а дети «крали» и съедали их. В Сычуани женщины, желавшие родить сына, «выкрадывали» чашку с лепешками юаньсяо и съедали их. В Гуандуне женщины, совершая праздничную прогулку, тайком срывали с деревьев свежие листья и приносили их домой, что называлось «украсть зелень».

В праздник фонарей одним из самых любимых китайцами представлений был «танец дракона». Истоки его теряются в глубине веков. Во всяком случае, еще в период правления династии Хань важным элементом новогодних празднеств были «шествия рыб и драконов». Группы любителей изготовляли из материи, бумаги и прутьев чешуйчатое тело чудовища и устрашающую морду с усами, рогами, горящими зелеными глазами и красным языком в зубастой пасти: изнутри макет был озарен свечами.

Дракона приводили в движение люди, державшие его па бамбуковых шестах. Впереди несли золотистый матерчатый шар, изображавший солнце, которое дракон — символ облаков — старался проглотить. Когда процессия с чудовищем шествовала по улице, ее участникам выносили из домов деньги, завернутые в красную бумагу, а дракон в ответ «кланялся» дарителям. Зачастую зрители бросали в дракона хлопушки и шутихи, а люди, скрывавшиеся за его чешуей, в свою очередь, изображали нападение чудовища на толпу. Эта отнюдь не безопасная игра продолжалась до тех пор, пока дракон не разваливался. В Юго-Западном Китае шествие с драконом так и называли: «сожжение дракона».

Во многих районах существовал обычай после окончания празднеств «мыть дракона»: тело дракона приносили к реке и бросали в воду его бумажную оболочку, сохраняя его «кости» — деревянный каркас. И сожжение и «мытье» дракона были очистительными обрядами. Поскольку дракон был символом плодородия, огонь, зажженный от огня горевших в нем свечей, вносили в дома, что должно было способствовать рождению мужского потомства. В Гуандуне женщины, желавшие родить сына, бросали в дракона зерна. Усы дракона сжигали, а пепел съедали как чудодейственное снадобье.

Еще одним популярным представлением в Новый год был «танец львов», принесенный в Китай выходцами из Средней Азии и Персии в эпоху раннего средневековья. Фигуру льва тоже делали из прутьев и ткани, гриву — из конопли; несли ее обычно два человека. В Северном Китае зрители зачастую показывали схватку двух львов или игры львов с большим шаром. Нередко впереди льва шел человек, одетый буддийским святым — архатом. Как и в случае с драконом, «танец львов» обыкновенно заканчивался их сожжением. В некоторых районах, например в провинции Гуанси, обряд сожжения целиком заслонял хореографический аспект зрелища. Льва там изготовляли из плотной ткани, и люди, несшие его, должны были как можно дольше противостоять натиску зрителей, бомбардировавших зверя хлопушками и петардами. Примечательно, что в отличие от «драконов» «львы» могли входить в дома.

В некоторых областях Южного Китая были распространены «игрища с быками». Так, в деревнях Гуанси на праздник Первой ночи устраивали многолюдную процессию, в которой вместе с самодеятельными музыкантами шествовали люди, одетые пастухами, крестьянами, охотниками, рыбаками. В центре процессии несколько человек несли большую фигуру зеленого быка, за которой шел человек с плугом. На севере Гуандуна еще полвека назад бык был персонажем особого представления, в котором участвовали трое юношей: один, носивший рваную рубаху и большие очки, выступал в амплуа шута, второй был наряжен девицей и держал в руках корзину с цветами, третий носил маску быка. «Шут» ходил на руках, перебрасывался скабрезными шутками с «девицей» и время от времени хлестал «быка»; непременным атрибутом представления был плуг.

Элемент ритуального противоборства, заметный в обычае «сожжения» макетов драконов и львов, мог принимать и более очевидные формы. В Цзянси были распространены состязания двух команд мастеров кулачного боя, носивших маски кота, собаки, петуха, быка, обезьяны. О связи этого представления с «танцем львов» напоминало лишь то обстоятельство, что все его участники назывались «львами». Публичные состязания знатоков «военного искусства» устраивались в праздник фонарей по всему Китаю. По свидетельству Й. Й. де Гроота, в окрестностях Сямыня местные жители, разбившись на две команды, бросали друг в друга камни, причем власти были бессильны искоренить этот обычай. Когда уездный начальник попытался однажды прекратить побоище, ему пришлось спасаться бегством от гнева обеих враждующих сторон.

Необычные представления в дни праздника фонарей, разумеется, привлекали толпы гулявших зрителей. Однако прогулка в первое полнолуние года сама по себе была исполнена особого смысла. Существовало поверье, что она избавляет от всех болезней в наступившем году. Многие, в частности, верили, что в 15-й день 1-го месяца преисподняя разверзается и люди, прогуливаясь, могут сбросить в нее свои недуги. Во всяком случае, указанное поверье предоставляло китайским женщинам едва ли не единственную в году возможность самостоятельно прогуляться по улицам города, да еще в праздничную пору. Для гулянья полагалось надевать платье белого цвета, соответствовавшего серебристому свету луны. В деревнях Северного Китая женщины отправлялись за околицу, возжигая по пути благовония и кланяясь у колодцев и на перекрестках. Выйдя за деревню, они жгли сосновые и кипарисовые ветки, чтобы «сжечь сто болезней».

Идея «сбрасывания» недугов запечатлена в распространенном на севере Китая обычае выходить во время прогулки к реке и идти по прибрежному песку, оставляя на нем следы. На Юге женщины, гуляя, громко топали специально надетыми для этого случая туфельками на деревянной или кожаной подошве, как бы «стряхивая» с себя недуги. В Цзэчжоу (провинция Шаньси) расстилали траву, протаптывали в ней тропинки и ходили по ним с фонарями в руках. Во многих местностях от гулявших требовалось подняться на какое-нибудь возвышенное место — холм, городскую стену — или чаще всего перейти через мост. В районе нижнего течения Янцзы с ее густой сетью протоков и каналов обычай предписывал перейти через три разных моста. В некоторых местностях Северного Китая гулявшие, за неимением в округе мостов, проходили по доскам, положенным на землю. В провинции Цзянсу многие женщины бросали с мостов кувшины, в которых якобы содержались их болезни. Жительницы Гуандуна «избавлялись» от недугов, бросая в воду камни.

Среди различных гаданий, устраивавшихся в праздник Первой ночи, особое место занимали спиритические сеансы, на которых женщины вызывали богиню по имени Цзыгу (букв. «Пурпурная девушка»). Первые упоминания о Цзыгу и ее роли оракула относятся к V—VI вв. Согласно популярным легендам, Цзыгу была красивой и мудрой наложницей некоего чиновника, которая в полнолуние 1-го месяца погибла в уборной от руки ревнивей! законной жены, а на том свете стала покровительницей людей. Правда, в Цзяньчуане (провинция Юньнань) полагали, что Цзыгу была хотя и красивой, но глупой наложницей одного старика. Она часто зло шутила над своим господином и однажды, терзаясь угрызениями совести, бросилась в выгребную яму и погибла. Как бы там ни было, поклоняться ей следовало в нечистом месте — в уборной или свином хлеву. Обычно она считалась Богиней уборной. В Цзянсу Цзыгу была известна одновременно и как Богиня дверей дома.

В разных областях Китая Цзыгу носила разные прозвища. Некоторые из них, вероятно, были образованы по фонетическому созвучию с выражением «девушка уборной», как, например, распространенное в Хэнани прозвище «седьмая девушка». Однако чаще прозвища давались в зависимости от того, из каких предметов или материалов мастерили фигурки богини, в которую вселялся ее дух. Головой богини обычно служили кухонный – ковш, маленькая корзина, сито, мусорный совок или половинка разрезанной вдоль тыквы горлянки (так было в провинции Хунань); на них наклеивали бумажку с нарисованным на ней лицом Цзыгу; иногда в рот богини вставляли палочки для еды, которыми она писала предсказания. Тело Цзыгу изготовляли из ивовых или персиковых веточек, а на юге страны — чаще из травы или тростника (по древнему китайскому поверью, в 1-й месяц года все травы обладают божественными свойствами).

Призывали богиню-оракула примерно следующим образом. Две девочки в сопровождении других женщин несли фигурку богини в уборную, где зажигали благовония и произносили нехитрые заклинания, приглашая духа. Например, в Чжэцзяне в таких случаях говорили; «Чай остыл, лепешки зачерствели, почтенный дух, просим выйти скорее!». В Маньчжурии, где фигурку Цзыгу изготовляли из сита или шумовки, ее молили так: «Ослиный помет благоухает, лошадиный помет воняет, ситная девушка, с почтением просим выйти». Если кукла в руках девочек начинала качаться, считалось, что дух вошел в нее. Затем женщины испрашивали у боги-пи предсказания, интересуясь в первую очередь видами на урожай. Если фигурка раскачивалась вперед и назад, ответ считался благоприятным, если же влево и вправо — неблагоприятным. Праздник фонарей в различных областях Китая заканчивался в разные сроки. В провинции Гуандун фонари убирали вечером в 16-й день, в Северном Китае —в 17-й, а в некоторых местностях — на 18-й день; одновременно со стен снимали портреты предков и всю «висящую радость», как именовали в просторечии новогодние лубки и «счастливые» символы.

Завершение праздника Первой ночи нередко отмечалось особыми обрядами. Например, в Цзянсу в 18-й день было принято есть лапшу, в Хэнани фонари относили в местный храм Бога дождя и водной стихии — Лунвана. В деревнях уезда Тайшань (провинция Гуандун) устраивали процессии, символизировавшие изгнание нечисти. В этих шествиях участвовали четыре группы юношей с оружием, гонгами, зажженными свечами, статуей Будды, а также изображавшие львов. Надо сказать, что в народном сознании одни и те я-се дни 1-й и 2-й декад начального месяца как бы дублировали друг друга. Так, 7-й и 17-й дни считались днями человека, в 6-й и 16-й дни совершали поклонения божествам домашнего скота, в 8-й и 18-й — богам звезд, в 9-й и 19-й — обитателям Неба. В частности, 19-го числа 1-й луны отмечался крупный даосский праздник — День собрания всех небожителей, прибывавших на аудиенцию к Юйхуану. В Пекине накануне устраивали ночное гулянье у даосского храма Байюньгуань, причем бытовало поверье, что небожители спускались к гулявшим и ходили в толпе в человеческом облике. В домах всем «ста богам» Небес приносили жертвы перед бумажным киотом с их изображениями, сжигали в их честь жертвенные деньги, бумажные лесенки (чтобы духи могли подняться па Небо) и пачки специальных «бумажных лошадей» с картинками популярных божеств. Ночные гулянья при горящих фонарях могли происходить и в последующие дни. Например, жители Шэньси в 17-й день снимали фонари и выбрасывали недогоревшие свечи, что называлось «спровадить ядовитых гадов»; тем не менее ночью 23-го числа вновь происходило ночное карнавальное гулянье при свете фонарей.

В новогодний период совершали обряды, призванные обезопасить кладовые дома от мышей в наступившем году. Чтобы защититься от прожорливых грызунов, доставлявших особенно много неприятностей крестьянам, на Новый год китайцы вывешивали в доме специальные магические картинки, например изображение кота с мышью в пасти. Вместе с тем мышь представала в народном сознании столь могущественным существом, что ее старались задобрить, и она была одним из популярных божеств богатства.

Немаловажная роль мыши в доме выражалась в поверьях о свадьбе мышей. В большинстве районов Северного Китая последнюю отмечали в конце праздника фонарей, иногда несколькими днями ранее или даже в 7—8-й день 1-й декады. Обычно в день мышиной свадьбы рано гасили огни и ложились спать, чтобы не мешать мышам и не возбуждать их гнев. У мышиной норки раскладывали угощение для ее обитателей; например, в районе нижнего течения Янцзы рассыпали зерно, в провинции Хунань, где свадьбу мыши отмечали в 18-й день, клали фрукты и земляные орешки. В провинции Хунань дети ударяли по крышке котла и другим металлическим предметам, создавая своего рода звуковое оформление свадьбы. Так же поступали дети в уезде Линьчэн (провинция Хэбэй), где мышиную свадьбу справляли на 12-й день. Впрочем, оказываемые мышам почести не мешали людям желать им погибели. Нередко норку заделывали и читали заклинания против мышей, желая, например, чтобы «из десятка мышей девять ослепли, а десятая попала в лапы коту». В Маньчжурии мышь чествовали дважды: 5-го числа 1-го месяца отмечали день ее рождения, а 27-го — день ее свадьбы. В отличие от обычая Внутреннего Китая местные жители в обоих случаях зажигали на ночь фонари, жгли сосновые ветви и ставили у мышиной норки выпеченную из муки плошку с горящим маслом.

В Южном Китае сохранился обычай в 20-й день 1-го месяца (в Гуандуне и некоторых других районах — на 19-й день) класть на крышу дома лепешку, обвязанную красными нитями, что называлось «залатать небесную прореху». В средневековье этот обряд совершали на 23-й день. Обычай «латать небесную прореху» связывали с легендой о том, как прародительница человеческого рода Нюйва однажды починила с помощью разноцветных камней обвалившийся кусок небосвода. Очевидно, обряд «починки небосвода» был призван обеспечить благополучие и спокойствие в новом году. Одновременно гуандунцы вешали у ворот дома чеснок, который, как верили в Китае, обладал свойством отпугивать злых духов; во многих домах ели мясо, приправленное луком и чесноком. К числу новогодних обрядов можно отнести и совершавшееся в 25-й день 1-го месяца поклонение божествам-покровителям амбаров. Наряду с обычным чествованием богов, которым занимались мужчины, женщины устраивали спиритические сеансы, где в роли оракула выступала «ситная девушка амбара»; последнюю вызывали таким же способом, как и богиню Цзыгу.

Разумеется, Новый год в Китае был временем не только религиозных церемоний, семейных торжеств или обрядовых игр, но и всевозможных массовых увеселений. В сущности, это был единственный в году период всеобщего безделья и праздности. В каждом городе существовали места — праздничные базары, площади перед храмами или просто торговые ряды, — где в дни новогодних празднеств устраивались массовые гулянья. В старом Пекине, например, было три таких места: упоминавшийся выше даосский храм Байюньгуань, храм Дачжунсы, в котором стоял огромный колокол, одна из достопримечательностей города, и улица Люличан — торговый и увеселительный центр столицы. Каждый вечер на этой улице толпились нарядно одетые люди всех возрастов и званий.

Чиновников и богачей привлекали сосредоточенные там антикварные и ювелирные лавки, дорогие рестораны, к услугам рядовых горожан были многочисленные закусочные и лавки, в которых торговали предметами домашнего обихода, дешевыми книгами, игрушками, лекарствами и т. д.; здесь же выступали уличные певцы и сказители, предсказывали будущее прорицатели, давали представления театральные труппы, акробаты, силачи, владельцы дрессированных зверей. Наибольшей популярностью пользовались представления с ручными мышами, изображавшими водоносов, и обезьянкой, наряженной чиновником.

Постоянным фоном новогодних празднеств, особенно во время празднования Первой ночи, был грохот гонгов, барабанов и трещоток. В этом музыкальном сопровождении праздника выделялись оглушительные удары больших барабанов – “барабанов великого спокойствия” (тайпингу), по всей видимости, потомков тех самых “барабанов ла”, которые древние китайцы наделяли магическими свойствами. Любители этого инструмента собирались группами по 10 или 12 человек. Среди них был, так сказать, солист, задававший для остальных ритм. Были и певцы, исполнявшие под аккомпанемент этого необычного ансамбля разные народные песенки, чаще всего какие-нибудь шуточные куплеты, напоминавшие наши частушки, вроде:

На высокой-высокой горе стоит конопля.
Взобрались на нее два паука.
Один паук захотел выпить вина.
Другой паук захотел выпить чаю и т.д.

Что касается китайских детей, то их традиционными новогодними развлечениями были игры в волан и запуски воздушных змеев, чем охотно занимались и взрослые. Воздушные змеи, или, как их называли в Китае, «бумажные коршуны», были известны в этой стране с древности и настолько прочно вошли в быт древних китайцев, что их могли использовать для пересылки писем из осажденного города. Делали змеев с большой фантазией, придавая им облик всевозможных реальных и мифических существ, ярко и причудливо раскрашенных. Наибольшей популярностью пользовались змеи в виде птиц и насекомых, «гражданского» или «военного» чиновника, разного рода божеств и даже «счастливых» иероглифов. В XIX в. вошли в моду стилизованные фигуры иностранцев, в нашем столетии — самолеты и другие атрибуты современной цивилизации.

Обычай пускать воздушных змеев, несомненно, имел черты магического обряда, о чем свидетельствует его дожившее до нашего времени название: «отбрасывать беду». Воздушный змей, таким образом, символизировал вредоносные силы, от которых следовало очиститься в Новый год. Недаром, пуская змея, старались, чтобы тот взлетел как можно выше, а если змей падал на дом, это считалось, особенно в Южном Китае, плохой приметой. Прежде в Северо-Западном Китае жители деревень сообща делали большого змея, относили его на гору, пускали по ветру и затем перерезали веревку, чтобы он улетел подальше.

На Севере существовал обычай во время новогодних праздников выпускать на волю голубей, которых держали дома в клетках. Этот обычай напоминает обряд «освобождения живности» (фан шэн), когда купленных заранее рыб или черепах выпускали в воду. Так поступали и в новогодний период, в частности в день поклонения божествам звезд. Обряд «освобождения живности» пропагандировали и буддисты и даосы, однако обычай освобождать голубей связывали в народе с именем Лю Бана, основателя династии Хань (конец III в. до н. э.). Согласно древнему преданию, голуби однажды спасли Лю Бану жизнь, и тот, став императором, в благодарность за оказанную ему услугу в 1-м месяце года выпускал голубей на волю.

Наконец, в дни празднования Нового года излюбленным развлечением китайцев всех званий и возрастов, как уже говорилось, были различные азартные игры — мацзян, карты, некое подобие домино или обыкновенные кости.

В обычное время находившиеся под запретом, азартные игры получали в Новый год официальную санкцию (т. е. открывались специальные игорные дома) и допускались даже в чопорных конфуцианских семьях.

Пора увеселений завершалась вместе с окончанием праздника фонарей. В одну ночь жители китайских городов и деревень возвращались к будничной жизни, полной тягот и забот. И все же воспоминания о прошедшем празднике и ожидание будущего скрашивали повседневное существование.

Подробнее о книге «Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год»

Р. Ш. Джарылгасинова, М. В. Крюков отв. редакторы
Издательство «Наука» 1985 г.

Эта коллективная монография представляет собой первое в советской и мировой науке исследование обычаев и обрядов, связанных с праздником Нового года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Книга написана как на литературных источниках, так и на полевых материалах, собранных авторами в изучаемых странах — КНР, МНР, КНДР, Японии. На большом фактическом материале монографии решаются теоретические проблемы календарной обрядности, выявляются функциональная направленность обычаев и обрядов, древняя символика игр, развлечений, историко-культурное взаимодействие и типологическая общность.

Книга в магазине OZON