Убранство дома в китайский Новый год

Продолжаем публиковать отрывки из книги “Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год” в рамках недели Китайского Нового года в Магазете

Проводы кухонного бога на Небо знаменовали наступление праздничного периода, продолжавшегося до 5-го числа 1-го месяца и называемого в народе «Малым Новым годом». Отсутствие всевидящего ока семейного надзирателя благоприятствовало праздничной атмосфере всеобщей раскованности. Пока Цзаован находился на небесах, во многих семьях спешили сыграть свадьбы, дабы избежать возможных упреков божественного патрона.

Вместе с тем все оставшиеся до Нового года дни были заполнены напряженной и хлопотливой подготовкой к его встрече. В каждом доме заготовляли впрок обрядовую еду и другую провизию, поскольку обычай запрещал что-либо резать или разделывать на кухне в первые дни Нового года. После проводов Цзаована завершали генеральную уборку дома. С этой целью единственный раз в году сдвигали тяжелую мебель и выметали весь накопившийся в помещениях сор, усердно протирали стены и окна, мыли утварь, чистили очаг и т. д.; столь же тщательно убирали двор и чистили колодец. Согласно бытовавшему в провинции Гуандун поверью, считалось, что, если начать подметать комнаты до отбытия Цзаована, пыль засорит ему глаза.

Очищению каждого дома от веяний истекшего года, ставших теперь вредоносной силой, прежде сопутствовали публичные изгнания нечисти. Еще в XII в. в столицах Китая группы нищих, наряженных женщинами и демонами, ходили, ударяя в гонги, от дома к дому и получали подаяние, что называлось «бить ночных варваров»; подобные шествия устраивались и в официальном порядке. Древние экзорсистские обряды в XIX в. еще были живы в ряде районов Китая. Так, в Шэньси они устраивались в канун Нового года, в некоторых местностях на юге провинции Цзянсу и в провинции Чжэцзян — ночью 24-го числа 12-го месяца в связи с проводами Цзаована. Следы древних новогодних экзорсистских обрядов сохранились и в обычаях гуандунских хакка. Так, в Вэньюане в течение всего новогоднего периода по улицам города ходили группы мальчиков, которые держали в руках стебли травы и ударяли в маленькие гонги.

Наряду с уборкой, приведением в порядок хозяйственного инвентаря, кулинарными приготовлениями немало усилий, времени, а также выдумки и художественного вкуса требовалось для праздничного убранства дома.

Прежде всего нужно было обновить парные надписи, украшавшие вход в каждый дом и лавку, — так называемые мэньдунь или чуньлянь (букв, «весенние парные надписи»). Легенда объясняет популярность чуньлянь вкусами и литературным талантом основателя династии Мин (1368-1644) императора Чжу Юаньчжана, жившего в XIV в. В действительности обычай вывешивать весенние парные надписи возник задолго до того, как Чжу Юаньчжан стал императором. Древнейшие образцы таких надписей, известные в литературе, относятся к середине X в. Исторически же чуньлянь восходят к заклинаниям на дощечках из персикового дерева, которые древние китайцы в канун Нового года прикрепляли к дверям своих домов. (В Китае персиковому дереву издревле приписывали способность отпугивать злых духов и оберегать от всяких напастей.) Первоначально ветки персика втыкали в землю перед домом, впоследствии персиковые амулеты вешали на воротах. Следы этого обычая и поныне заметны в украшающих ворота старых домов и храмов дощечках в форме ромба, на которых начертаны иероглифы с «хорошим» смыслом.

Со временем новогодние надписи на дверях домов утратили связь с фольклорьно-магической традицией и превратились в обычные пожелания счастья и удачи в наступающем году. Писались они скорописью (для «ускорения» прихода весны), непременно на красной бумаге, а в семьях, где соблюдали траур,— на голубой или белой. Разумеется, в них нередко отражались общественное положение и занятие данной семьи. Так, изысканно составленные надписи на домах чиновников намекали на ученость и политические амбиции их обитателей. Люди простые выражались непосредственнее: «Да придет счастье и народится богатство. Да будет большая удача и большой успех» или: «Среди четырех сезонов Неба весна — всем голова. Среди пяти видов счастья долголетие — первейшее». Соответствующие надписи (в данном случае на желтой бумаге) вывешивались на дверях храмов и других зданий. Кроме того, благопожелательная надпись прикреплялась горизонтально поверх дверей. Хозяева лавок, естественно, выражали в ней надежды на процветание своей коммерции: «Пусть богатые клиенты собираются, как облака»; «Да будет удача во всех делах». В частных домах обычно ограничивались общим пожеланием вроде: «Пусть пребудут в доме пять видов счастья», каковыми обыкновенно считались долголетие, счастье, плодовитость, почет, богатство. Надписи можно было купить готовыми в лавке, но люди ученые, конечно, не могли отказать себе в удовольствии самолично придумать и начертать семейный девиз на будущий год.

Благопожелания украшали не только вход в дом. Их вывешивали в комнатах, и в любом приглянувшемся месте. Многие горожане прикрепляли к стенам или к деревьям напротив своего дома надписи, гласившие: «Выйдешь из ворот — увидишь радость»; «Поднимешь голову — увидишь радость». Авторы надписей пожинали приятные плоды своего творчества во время первого-в новом году выхода на улицу. Заботливый крестьянин мог украсить вход в хлев каким-нибудь славословием по адресу его обитателей вроде: «Буйвол — как тигр Южных гор. Лошадь — словно дракон Северных морей».

Помимо благопожелательных надписей у входа в дом вешали различные талисманы. Особенной популярностью пользовалось изображение иероглифа «счастье» {фу). Нередко его приклеивали на входные или внутренние двери дома с таким расчетом, чтобы при закрытых дверях оно составляло одно целое. Многие вешали картинку вверх ногами, ожидая от гостей, приходивших с новогодними поздравлениями, замечания: «Счастье перевернулось», что в китайском языке звучит как «Счастье прибыло».

Легенда связывает происхождение обычая вешать на воротах иероглиф «счастье» с именем уже упомянутого Чжу Юаньчясана. Рассказывают, что однажды Чжу Юаньчнан, прогуливаясь в Новый год по улицам Нанкина, заметил на некоторых домах картинки с изображением босоногой женщины. Император, сам человек незнатного происхождения, усмотрел в таких картинках оскорбительный намек на его жену, у которой были большие ноги, как у простой крестьянки. Тогда он приказал нарисовать иероглиф «счастье» на воротах тех домов, где не вывесили крамольные картинки, а потом перебить обитателей каждого дома, на котором не было счастливого опознавательного знака. Подданные мстительного правителя крепко запомнили, его жестокий урок. С тех пор знак «счастье» стал самым популярным в Китае благопожелательным символом. И еще в начале нашего столетия этот знак, начертанный рукой императора, был одним из самых дорогих подарков для сановников пекинского двора.

У входа в дом было принято вывешивать и специальные декоративные деньги (гуйцянь), руководствуясь издавна распространенной в Китае идеей: вещи одного рода тянутся друг к другу. Эти деньги, которые называли «счастливыми» или «прибыльными», представляли собой полоски бумаги с изрезанным по ломаной линии нижним краем и напечатанными на них цветочным узором, «счастливыми» иероглифами или именами божеств. Разного рода «счастливые» деньги в Новый год прикрепляли к всевозможшым предметам — от домашнего очага до уличной урны. Чаще всего это были куски желтой или красной бумаги с налепленными на них бумажными имитациями серебряных денег.

На Севере и во многих районах Южного Китая существовал обычай украшать вход ветками ели, кипариса или сосны, связанными красными бумажными лентами (на Юге хвойные породы деревьев часто заменял бамбук). Если во дворе дома росли живые ели (что не было редкостью в деревнях Северного Китая и особенно Маньчжурии), деревья соединяли веревками с привязанными к ним «счастливыми» знаками и надписями.

Молва называла виновником популярности этого обычая все того же Чжу Юаньчжана. Прогуливаясь во время новогодних празднеств по улицам ночного Нанкина, император увидел на одном из домов большой фонарь с надписью: «Фонарь женщины из Шаньдуна с большими ногами». Император и в этой надписи усмотрел дерзкий выпад по адресу своей супруги. Он воткнул в ворота дома веточку сосны, с тем чтобы назавтра солдаты могли найти по ней злоумышленников. Вернувшись во дворец, император рассказал жене про злополучный фонарь. Но императрица была женщина добрая и той же ночью приказала своим слугам украсить сосновой веткой ворота каждого дома в столице. Наутро посланные Чжу Юаньчжаном воины вернулись ни с чем: им приказали схватить обитателей одного единственного дома, на воротах которого висела ветка сосны, а оказалось, что в городе не было ни одного дома, не украшенного такой веткой.

Впрочем, обычай в Новый год вешать на воротах ветви вечнозеленых деревьев не потребует дополнительных объяснений, если учесть, что кипарис и сосна издревле были в Китае символами бессмертия и душевного благородства. Заметим, что в районах нижнего течения Янцзы, по сообщению местной хроники, женщины на Новый год прежде «украшали себя веточками сосны, желая продлить свою жизнь».

К числу новогодних талисманов относился и уголь, который китайцы наделяли магическими свойствами. В Центральном и Северном Китае был распространен обычай в Новый год вешать на входных и внутренних дверях в доме длинный брусок древесного угля, перевязанный полоской бумаги красного или- золотистого цвета. Этот брусок, именовавшийся в просторечии «Генерал уголь», служил оберегом от нечисти и одновременно талисманом, привлекавшим богатство.

По всему Китаю до XX в. сохранился древний обычай помещать на входных дверях изображения духов-стражей ворот. Их архаическими прототипами были два мифических брата-близнеца по имени Шэнь Ту и Юй Лэй, которые жили в ветвях гигантского персикового дерева. Это дерево якобы находилось на горе, стоявшей посреди Мирового океана. Интересно, что название горы — Дусошань — можно перевести как «Гора переправы к Новому году». Братья были вооружены пиками и веревками из тростника, которыми они разили и связывали демонов. Схваченных демонов они отдавали на съедение своим помощникам — тиграм. Известно, что в древнем Китае перед воротами дома устанавливали фигуры мифических близнецов и еще в VI в. было принято вывешивать на входных дверях веревки, сплетенные из тростника и соломы. Остается под вопросом, насколько вера древних китайцев в магическую силу тростника повлияла на существующий в Японии обычай в Новый год вешать на воротах веревку из рисовой соломы.

В средневековье мифических стражей стали отождествлять с реальными телохранителями императора династии Тан (618-907) Тай-цзуна (VII в.), которые избавили своего господина от мучивших его по ночам кошмаров, встав на стражу у дверей его спальни. Вот уже целое тысячелетие-портреты этих грозных врагов нечисти охраняют вход в каждый китайский дом. Впрочем, в народе об их исторических прототипах вспоминали редко. Обыкновенно их различали по цвету лица: один из них, имевший белое лицо, считался гражданским чиновником, другой, темнолицый — чиновником военным. В Центральном Китае, где военного чиновника изображали с красным лицом, стражей дома называли Белым генералом и Красным генералом. Облик духов-стражей ворот, облаченных в красочные фантастические костюмы, был неодинаков в различных районах. Обычно их изображали на фоне цветов персика и других счастливых символов, чаще пешими, но в некоторых местностях сидящими верхом на коне.

Внутренние покои дома также украшались многочисленными благопожелательными символами, породившими обширнейший жанр народного изобразительного искусства Китая — так называемые новогодние картинки (няньхуа). Символика няньхуа чрезвычайно разнообразна и отражает практически все стороны духовной жизни и быта китайцев. В конечном счете все новогодние лубки так или иначе выражали пожелания традиционных «пяти видов счастья».

Естественно, наибольшей популярностью пользовались изображения божеств, которые распоряжались благополучием людей: Бога богатства (Цайшэнь), Бога счастья (Фу-шэнь), Бога долголетия (Шоулао-жэнь, Шоусин). Портреты богов этих трех категорий, именовавшихся вместе «тремя звездами», поскольку каждый из них имел прототип среди небесных созвездий, были непременным атрибутом новогоднего убранства дома. Чаще других можно было увидеть таких близких и доступных каждому персонажей пантеона, как Небесный чиновник, дарующий счастье (Тяньгуань цыфу), или, по-другому, Домашний чиновник (Цзягуань), с которым связывали надежды на процветание семьи и успешную служебную карьеру; Бессмертный небожитель, посылающий прибыль (Лиши сяньгуань), и Мальчик, привлекающий богатство (Чжаоцай тунцзы), — два самых обаятельных представителя свиты Бога богатства; пара смеющихся: близнецов Хэ Хэ, символизировавших мир, довольство и согласие в семье, и т. п.

Собственно благопожелательный смысл новогодних картинок выражался с помощью набора общепонятных символов. К примеру, изображение веселого мальчика, столь часто встречающееся на этих картинках, само по себе выражало пожелание мужского потомства и семейного единения, яркие рисунки цветов говорили о неувядаемой свежести жизни и т. д. Однако значительная часть счастливых символов была образована по принципу фонетического сходства слов, обозначавших изображенный и подразумеваемый предметы. Так, летучая мышь соответствовала счастью, поскольку в китайском языке эти слова являются омонимами. Точно так же олень символизировал на картинках служебные награды, ваза — безмятежность, седло — покой, рыба — достаток, причем особенной популярностью пользовались изображения золотой рыбки и карпа, означавшие «прибыль и достаток». Многие картинки представляли собой целые композиции-ребусы.из подобных символов, созданные по принципу омонимического подобия. Например, изображение белого оленя выражало пожелание «ста наград», а скачущей на коне обезьяны — пожелание «незамедлительно обезьяна с детенышем, карабкающаяся вверх по дереву, означала пожелание «из поколения в поколение обладать знатным титулом», а ваза со вставленными в нее тремя бунчуками — пожелание «беспрепятственно подняться по службе до третьего ранга» или в широком смысле «благополучия в жизни». Тот, кто приобретал картинку с изображением мальчика, стоящего на листьях лотоса и держащего в руках рыбу, желал себе, чтобы «из года в год был достаток». Картинка с девочкой, пускающей воздушного змея, символизировала пожелание «обильного урожая пяти видов зерновых культур» и т. д.

Разумеется, многие детали на новогодних лубках представляли собой просто традиционные аллегории. Так, в качестве символов долголетия на картинках обычно фигурировали персик, сосна или аист, обильного потомства — плод граната, богатства — пион. К числу популярных нося дракон, приносивший богатство, и тигр, издавна считавшийся в Китае пожирателем демонов. Куски бумаги с написанными на них иероглифами лун («дракон») и ху («тигр») иногда помещали на дверях домов вместо изображений божественных, стражников. Цяньлун (Денежный дракон) часто упоминается в благопожелательных надписях на новогодних картинках. Вестником счастья на Новый год считалась также лошадь или, точнее, баома (драгоценная лошадь), нагруженная сокровищами. В такой же роли выступала и трехлапая жаба, входившая в свиту Бога богатства. Особо следует отметить распространившиеся в XIX в. стилизованные рисунки ножниц европейского образца, как бы перерезавших вредоносных гадов, каковыми в Китае слыли скорпион, сороконожка, змея, ящерица, паук, иногда жаба.

Помимо новогодних картинок из области иконографии и картинок с благопожелательными ребусами существовали и другие разновидности няньхуа: картинки, воспроизводившие сцены из популярных в народе сказок и театральных пьес, картинки пейзажные и бытовые (в частности, сцены сбора урожая, детских игр или одна из самых распространенных—сцена «Разбогатевший на стороне возвращается в родной дом»). Нередки были и картинки с шуточными сюжетами, например «Учитель-невежда», «Мальчики воруют сливы у старика сторожа» и пр.

Разумеется, резкие перемены в жизни китайцев за последние полвека не могли не отразиться на содержании новогодних лубков. Традиция няньхуа утратила прежний религиозный смысл, а ее старые бытовые аспекты смешались с политическими и национальными ценностями нового Китая.

Весьма важной деталью новогоднего убранства дома было изображение бога Чжункуя, почитавшегося в народе как защитник от болезней, податель всякого блага и даже помощник при родах. Молва связывала этого бога с именем жившего в VII в. неудачливого и к тому же уродливого претендента на ученое звание, который в конце концов от стыда покончил с собой. На том свете Чжункуй взялся защищать людей от злых духов и однажды избавя императора танской династии Сюань-цзуна (VIII в.) от преследований одного докучливого демона. Легенда о добром, но несчастном книжнике не более чем поверхностная попытка ученых людей объяснить популярность божества, давно известного в народе. В действительности имя Чжункуя, по-видимому, фонетически восходит к названию молота из персикового дерева, которым участники экзорсистских шествий древности били злых духов. В эпоху правления династии Сун (X—XIII вв.) Чжункуй был главным персонажем маскарадных процессий, изображавших изгнание нечисти, а его портреты вешали на дверях домов. В XIX в. изображение Чжункуя помещали, как правило, в комнатах. Сюжет картинки был подчинен устойчивой иконографической традиции: грозно размахивая мечом, враг демонов заставлял опуститься летучую мышь — символ счастья. Известно, что в экзорсистских процессиях средневековья Чжункуй фигурировал в паре с некоей «маленькой сестрой». Мнение о связи Чжункуя с персиковым деревом косвенно подтверждает популярная в некоторых районах Китая (особенно на Юго-Западе) разновидность новогодней картинки, на которой изображена девочка, сбивающая на землю летучую мышь веткой цветущего персика.

Среди новогодних украшений дома почетное место отводилось цветам, в первую очередь пионам, символизировавшим богатство и знатность. Большой популярностью, особенно на юге страны, пользовались нарциссы и орхидеи — символы супружеского согласия. Во всяком случае, обычай требовал в Новый год ставить по обе стороны семейных алтарей вазы с цветами. Многие выставляли целые букеты из пионов, орхидей, веток айвы и корицы, поскольку сочетание их названий, произнесенное вслух, можно было воспринять как фразу с хорошим смыслом: «богатство и знатность яшмовых покоев».

Приобретать цветы следовало живыми с таким расчетом, чтобы о пи расцвели как раз на Новый год. Поэтому в городах Северного Китая новогодние цветы выращивали в теплицах и продавали на специальных цветочных рынках — практика, имевшая в Китае длительную историю. Уже две тысячи лет назад цветочные теплицы имелись в императорском дворце, а в крупных городах средневекового Китая продажа искусственно выращенных цветов носила массовый характер. На южном побережье Китая, чтобы предотвратить преждевременное цветение праздничных цветов, их нередко ставили в морскую воду. В срезанном виде продавали только колокольчики, ветки некоторых кустарников, а также «счастливых» деревьев — персика и сливы. Эти ветви заблаговременно ставили в вазу, стараясь сделать так, чтобы они тоже зацвели к празднику. Украшали дом и красочными картинками с изображением цветов. Узор или орнамент из стилизованных цветов были важным элементом новогодней благопожелательной символики.

На Новый год в доме устраивали так называемое дерево, с которого трясут деньги. В лохань насыпали горкой вареный рис, обкладывали его фруктами, а поверх клали хурму, в которую вставляли ветку кипариса. К ветке с помощью красных нитей привязывали медные монеты, а в южных районах — кусочки желтой и белой бумаги, напоминавшие жертвенные деньги. «Денежное дерево», очевидно, было призвано обеспечить богатство и благополучие в будущем году. Кроме того, кипарис издревле слыл в Китае символом долголетия и душевного благородства, а слова «ветка кипариса» звучали почти как словосочетание «сто сыновей». Аналогичным образом хурма выражала пожелание «десять сыновей».

В Южном Китае на Новый год повсюду ставили так называемое зерно на десять тысяч лет: в ведерко насыпали рис, поверх клали хурму и апельсины и вставляли в рис кипарисовую ветку. Чжэцзянцы усматривали смысл этого обычая в том, что сочетание слов «кипарис, хурма, большой апельсин» имело фонетическое сходство с фразой «большая удача во всех (букв. „ста”) делах». В провинции Фуцзянь на горку риса, обложенную всевозможными фруктами, водружали апельсин, а в него вставляли цветок, сверху прикрепляли бумажки с иероглифами чунь («весна»), син («счастье») или знак, представляющий собой сдвоенный иероглиф си («радость») (популярный в Китае символ супружеского согласия). Эту композицию, носившую название «рис встречи Нового года», ставили на домашних алтарях, а на пятый день Нового года рис и апельсины съедали. Наряду с цветами апельсин в Китае почитался символом изобилия и счастья за красноватый цвет его кожуры, а также благодаря тому обстоятельству, что иероглиф цзю («апельсин») в обыденном начертании состоял из знаков «дерево» и «удача».

Фуцзяньцы ставили апельсин с цветком также на блюдо из трех видов овощей, отваренных в кипятке. Обычно для этой цели использовались целые стебли пуэрарии, шпинат и белая капуста. Готовое блюдо именовалось «овощи встречи Нового года» или «овощи для целого года», т. е. оно символизировало полный достаток в доме в будущем году. Недаром обычай предписывал варить пуэрарию в целом виде, с корнями и листьями. Кроме того, в провинции Фуцзянь у каждой двери в доме ставили один – два стебля сахарного тростника, вырванные из земли с корнем. Сахарный тростник, очевидно, символизировал сладость жизни.

Наконец, обязательной принадлежностью новогоднего убранства дома были масляные фонари, нередко с начертанными на них «счастливыми» иероглифами. Обычно фонари помещали рядом с благопожелательными картинками или надписями в комнатах и на стенах домов. Два больших фонаря на специальных треножниках или шестах по ночам освещали двор. Подобно многим другим атрибутам новогодних празднеств, фонари играли двоякую роль: изначально они воплощали благородную силу света, разгонявшего темные силы, со временем же их стали воспринимать в первую очередь как украшение новогодних торжеств.

После того как дом и все, что в нем находилось, было надежно защищено от посягательств нечисти и надлежащим образом украшено, следовало отдать последнюю дань уходящему году. Во многих районах Китая 29-й день последнего месяца был зарезервирован для визитов к родственникам и друзьям, для того чтобы «проститься с годом»; ученикам полагалось посещать своих учителей; замужние дочери должны были навестить своих родителей. Это был день, так сказать, всеобщего прощения и благотворительности, когда следовало помогать нуждающимся; в знак этого дня всеобщего милосердия в Пекине у ворот домов ставили зажженные курительные свечи.

На следующий день, с раннего утра, женщины были заняты приготовлением пищи, отнимавшим много времени и сил. Дело не только в том, что к праздничному столу хотелось, конечно, подать разные деликатесы из редких и дорогостоящих продуктов. Обычай требовал заготовить всю еду на праздничный период заранее, поскольку в эти дни запрещалось пользоваться ножом, чтобы не «отрезать» счастье будущего года (ножи и другие острые предметы из кухонных принадлежностей заворачивали в красную бумагу и прятали). К тому же все продовольственные лавки в первые дни Нового года были закрыты. На несколько дней вперед варили даже рис, причем в особенно благочестивых семьях очаг топили не хворостом (считалось, что это грозит дому оскудением), а стеблями травяных растений. Заготовленной еды должно было хватить с избытком на всю семью, поскольку вкушение пищи в новогодние дни само по себе считалось доброй приметой. «В первой половине первого месяца рот ни у кого не бывает пустым» — такова была идеальная норма, о которой свидетельствует старинная поговорка. Если говорить конкретнее, заготовленная впрок провизия была символом семейного достатка, переходившего из одного года в другой. Часть продуктов, предназначенных для новогоднего периода, даже полагалось оставлять несъеденной. Нетронутый остаток еды должен был, очевидно, способствовать преуспеянию семьи в наступившем году. «Если на Новый год есть излишек зерна, еда не иссякнет»,— говорили в народе.

С окончанием работы на кухне надлежало сделать последние приготовления к встрече Нового года. Из колодца набирали воды на два дня вперед, после чего его закрывали и «опечатывали» бумажками с надписями-заклинаниями. В доме еще раз убирали. Жители Пекина два века назад в канун Нового года выбрасывали на улицу и сжигали все накопившиеся за год объедки и все старые лекарства, что называлось «отбросить сто болезней». Известно, что в средневековом Китае аптекари в Новый год бесплатно высылали лекарства своим постоянным клиентам. В канун всеобщего очищения все мылись. В Пекине в XVIII в. это делали 27-го или 28-го числа последнего месяца, в связи с чем бытовала поговорка: «Двадцать седьмого смывают болезни, двадцать восьмого смывают грязь». В XIX в. пекинцы мылись главным образом в последний день года. Мужчины шли в баню и посещали цирюльника, женщины принимали ванну дома. После купания полагалось одеваться во все новое.

Состоятельные лица выставляли в гостиной лучшие вазы, лучшие образцы живописи и каллиграфии, которые в обычное время хранились под замком. Кроме того, у семейного алтаря вешали портреты предков, призванные напоминать о том, что мертвые участвуют в новогодних празднествах вместе с живыми. Рядом вешали свиток с именами всех прямых предков в роду. Считалось, что души усопших родичей пребывают в доме до середины 1-го месяца, и в течение всего этого времени к ним относились как к самым дорогим гостям. Ежедневно перед портретами ставили еду и питье: пять видов пищи, пять чашек вина и пять чашек чаю; тут же клали пять пар палочек для еды и даже полотенце, чтобы предки могли вытирать свои лица, запечатленные на портретах.

В Южном Китае был распространен любопытный обычай: в последний день года мальчики с утиным яйцом и курительной палочкой в руках бегали по улицам, выкрикивая: «Продаю лентяя! Продаю лентяя!» Курительную палочку они оставляли в местном храме, а яйцо съедали, возможно искренне веря, что в будущем году они избавятся от своих дурных наклонностей. Со своей стороны, взрослые дарили детям на счастье связки монет на красном шнурке, символизировавшие дракона; такие связки вешали на ночь в ногах детской постели.

Обязательным сопровождением каждой новогодней церемонии были оглушительные взрывы хлопушек и ракет. Предками современных хлопушек были обыкновенные стволы бамбука, который при горении с треском лопается. Согласно первому упоминанию о таких импровизированных хлопушках, относящемуся к VI в., они должны были в новогоднюю ночь отпугивать горных демонов. Бумажные пороховые хлопушки с фитилем вошли в обиход китайцев с XI в. В Китае верили, что разрывы хлопушек и их шум не только отгоняют злых духов, но и привлекают добрые божества. Кроме того, шумный ночной фейерверк был привлекательным зрелищем. Неудивительно, что разноцветные вспышки и грохот всевозможных петард до сих пор остаются для китайцев подлинным символом новогодних празднеств.

Во многих районах Китая дожил до XX в. древний обычай в ночь на Новый год зажигать во дворе большой костер, вокруг которого собиралась вся семья. В Шаньси зажигали уложенный штабелем каменный уголь, в других местностях — древесный уголь или хворост. Нередко костер заменяла жаровня с углями, которую ставили под стол во время совместной новогодней трапезы. В большинстве районов обычай разводить огонь в Новый год называли «подогреванием года», в Маньчжурии — «изгнанием (нечисти) года». В Шанхае каждый день до 15-го числа 1-го месяца зажигали жаровню с большой грудой углей, которую называли «грудой радости». Эта жаровня, несомненно, символизировала согласие и радость в семье в новом году. На Тайване распространен обычай в новогоднюю ночь прыгать через жаровню во дворе дома, приговаривая нехитрые заклинания вроде: «Как перепрыгну — богатство не уйдет».

В широком же смысле огонь был символом торжества света и жизни над мраком и смертью, всеобщего очищения мира в Новый год. Во многих домах, вдохновляясь той же магией очистительного и животворящего огня, жгли ветки кипариса. Считалось к тому же, что дым от них угоден божествам и продлевает срок жизни. В провинции Хэнань обычаю воскурения кипариса давали и более подробное объяснение. Там бытовало поверье, что в Новый год на небе дерутся птицы с девятью головами и, если на дом прольется их кровь, случится несчастье. Дым же от кипарисовых ветвей отгонял этих птиц.

По всему Китаю был распространен обычай в канун Нового года «гадать по очагу». Кувшин с водой ставили на очаг и бросали в него палочку. Когда палочка переставала вращаться в воде, гадавший выходил на улицу и шел в том направлении, куда она указывала, прислушиваясь к словам первых встреченных им прохожих. Добрые слова служили предзнаменованием счастья, недобрые сулили неудачу. В провинции Гуандун таким способом гадали мужчины, женщины же ставили на очаг сито с рисом, накрывали его чашкой и, смотря, как просеивался рис, гадали, будет ли наступающий год урожайным.

С наступлением темноты на дорожках во дворе стелили коноплю в знак того, что в будущем году «жизнь должна идти так же спокойно, как покойно ходить по этому растительному ковру». Одновременно хруст конопляных стеблей под ногами должен был отпугивать злых духов, особенно опасных в новогоднюю ночь. В частности, боялись посещения демона по прозвищу «Кожаный тигр», который крал новогоднее пирожное у бедных и отдавал его богатым — занятие, вполне согласующееся с порядками «вывернутого наизнанку» мира праздника. Согласно еще одному объяснению, записанному в XVII в., коноплю расстилали для того, чтобы «похоронить демонов и не дать им выйти наружу». Ворота заклеивали крест-накрест полосками красной бумаги, чтобы не выпустить счастье Нового года и уберечь дом от посягательств злых духов. Теперь ничто не могло заставить обитателей дома открыть ворота до надлежащего срока. А если бы кто-нибудь окликнул их с улицы, это сочли бы проделками демонов.

Подробнее о книге “Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год”

Р. Ш. Джарылгасинова, М. В. Крюков отв. редакторы
Издательство “Наука” 1985 г.

Эта коллективная монография представляет собой первое в советской и мировой науке исследование обычаев и обрядов, связанных с праздником Нового года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Книга написана как на литературных источниках, так и на полевых материалах, собранных авторами в изучаемых странах – КНР, МНР, КНДР, Японии. На большом фактическом материале монографии решаются теоретические проблемы календарной обрядности, выявляются функциональная направленность обычаев и обрядов, древняя символика игр, развлечений, историко-культурное взаимодействие и типологическая общность.

Книга в магазине OZON